– Кому? – горько спросила я. – Ведь я умерла.

– Я поверить не могу… Ты же могла уехать! Почему тывернулась?

– Чтобы встретить тебя. – В эту минуту я действительноповерила в то, что вернулась именно за этим.

Глаза Дана вдруг наполнились такой тоской и болью, что насекунду мне стало страшно.

– И еще по одной причине. Я должна найти его.

– Кого?

– Того, кто убил Нимотси, кто убил Веньку, Юленьку итех, кого я не знаю… Того, кто по-настоящему убил… Больше всего мне хотелось быостаться с тобой. Бытье тобой, пока ты меня не прогонишь…

– Я не прогоню.

Я отчаянно затрясла головой.

– Но я должна пройти этот путь до конца. Иначе всежертвы напрасны, иначе мне никогда не оправдаться на Страшном суде. Но непоэтому, не поэтому… Я не то говорю. Я просто должна, и все. Теперь ты знаешьвсе, это не очень веселая история… Мне все равно, ведь это не ты их убивал там,в лесу, это я их убивала… И я скажу об этом где угодно, потому что это правда.

– Я просто защищался и защищал тебя.

– Да, да… Все так. – Впервые за время нашего знакомствая почувствовала себя старше и умнее Дана. – Ты – самое лучшее, что было у меняза всю жизнь, это правда. Но если ты сейчас уйдешь – ты все равно останешьсясамым лучшим.

– Я не уйду. Ведь мы теперь вместе.

– Вместе…

– И я помогу тебе найти того, кого ты ищешь. Однаголова хорошо, а две лучше, как любили шутить сиамские близнецы… Прости… Тыговорила о кассете и дневниках… Больше ничего нет?

– Нет. Никаких зацепок. У меня, по крайней мере.Нимотси помог уехать какой-то грек – кажется, Нимотси был единственным из всейсъемочной группы, который остался в живых… Тогда остался, – поправила себя я.

– Там что-то есть, в этой кассете? Что-то такое, радичего стоило убивать?

– Я не знаю… Я ничего не заметила. Я ведь видела еетолько раз, заставила себя вставить ее в магнитофон. На это вообще невозможносмотреть.

– Но, может быть, есть что-то, что ты пропустила?Какая-нибудь незначительная деталь в углу кадра, на заднем плане? Что-то такое,чему ты не придала значения?

– Не знаю. Я правда не могу…

– Хорошо. Успокойся. Я забрал все, что у них было,стянул даже портмоне у этого Александра Анатольевича. Но боюсь, что это ничегоне даст. Скорее всего у него какой-нибудь легальный бизнес. А если то, о чем тыговоришь, – все эти порноубийства, – если это вскрылось, они навернякауничтожили все концы. И, возможно, еще до того как этот твой приятель вернулсяв Москву. У таких парней нюх собачий… Думаю, ты и сама была им интереснапостольку, поскольку являлась обладательницей кассеты… Возможно, они искали ее,возможно, даже не знали о ее существовании, пока ты не появилась с этим наглымписьмом. Могу себе представить – они считают мертвыми всех участников драмы, атут, оказывается, существует еще кто-то, прекрасно осведомленный… Как тебевообще пришло это в голову?

– Я знала только о Володьке… Ведь это он подставилНимотси. Нимотси позвонил ему, и на следующий день его убили. И в Володькиномклубе встретила Александра Анатольевича…

– Точно! Вот откуда мне известно его лицо. Я несколькораз был в “Апартадо” и, кажется, встречался с ним…

– Я даже пыталась строить ему глазки – ты же знаешь, кчему может прибегнуть женщина…

– Неужели ты хотела соблазнить его?

– Если бы он повелся, я бы сделала это не задумываясь,– честно призналась я.

– Прошу тебя, не надо…

– Но тогда я не знала тебя.

– Пожалуй, это извиняет тебя. Но не его! Нужно бытьполным идиотом, чтобы пройти мимо такой девушки.

– Должно быть, я была не в его вкусе… Но все равно –Александр Анатольевич был единственной реальной ниточкой, а Володька был мненужен как проводник.

– Интересно, как же ты собиралась все осуществить?

– Ну-у… Я бы договорилась о встрече по телефону.Съездила бы на нее, возможно, увидела бы главного. Это было непременнымусловием – приезд главного. Я бы засекла его и… Что-нибудь придумала… Тебя,например.

– Боже мой, я ведь мог потерять тебя, даже не встретив…Ты такая бесстрашная, потому что наивная? Или наоборот?

– Знаешь, а ведь я была очень некрасивая. Оченьнекрасивая, пока мне не сделали новое лицо. Я должна тебе это сказать… Теперьты знаешь обо мне все.

– А что было самым некрасивым? Нос или глаза? – подумавсекунду, спросил Дан, – Глаза.

Он осторожно поцеловал меня в глаза.

– Нет, пожалуй, и нос тоже.

И он нежно коснулся моей переносицы.

– А если быть совсем честной – самыми некрасивыми былигубы…

Он нашел мои губы… Это был долгий поцелуй; такой долгий, чтов самой глубине моего черепа, у шейных позвонков, гулко забилась безумная исладкая мысль – а вдруг я состарюсь и умру, прежде чем Дан оторвется от меня?..Но она тут же потеряла значение, как потеряло значение все остальное.

– Черт знает что, я хочу тебя… Я ужасно тебя хочу… –прошептал мне Дан.

– Почему же – “черт знает что”?..

…Дан жил в центре Москвы, недалеко от Тишинского рынка, Тишинки.Старой Тишинки уже не было, но когда-то давно, еще во ВГИКе, Нимотси купил тамсебе сумасшедшие, совершенно новые галифе с кожаным задом; Иван – летный шлем,подаренный впоследствии китайцу Фану; а я – только из чувства солидарности –маленькую фарфоровую статуэтку танцующей узбечки, которую мы благополучноразбили на обратном пути.

…Это был тихий, абсолютно московский двор, в нем не былоничего от панельного оскала окраин.

Дан припарковал машину, и несколько минут мы сидели молча. Японимала, что между этим его приездом домой и всеми другими приездами лежитнепреодолимая пропасть, на дно которой сброшены трупы убитых им людей. Но Дан,кажется, совсем не вспоминал об этом.

– Пойдем, – сказал наконец он, – пойдем, я познакомлютебя со своим домом… Уже пора.

Он вытащил из машины все, что было связано со мной и с моейисторией. И мы поднялись на третий этаж.

…Квартира Дана оказалась почти такой, какой я представлялаее себе, хотя я никогда не задумывалась над этим. “Он привел тебя в свой дом,он привел тебя в свой дом…” Справившись с первым чувством слабости от этого, япринялась с любопытством изучать убежище Дана: немного небрежный порядокчеловека, который долгие годы живет один; много дорогих вещей, купленных впорыве симпатии, мгновенно вспыхнувшей страсти, и почти тотчас же забытых.Только одно осталось неизменным – дух Испании, о котором что-то говорил мнеСерьга, сочетание приглушенного красного и глубокого желтого, кровь и песок –это был не надменный взгляд матадора, а взгляд раненного пикой быка, миркоторого уже потерял ясность.