Ничего похожего я не видела никогда – простая, грубосколоченная мебель в обеих комнатах – только очень богатый человек можетпозволить себе такую простоту; огромный стол без всяких письменных ящиков –должно быть, его часто скоблили ножом в каком-нибудь андалузском доме; широкаянизкая кровать, стена, набитая книгами, альбомы и журналы, валяющиеся прямо наполу. Пол был деревянный – почти такой же, как в маленьком доме у моря. Доскиянтарно блестели и притягивали к себе. Не хватало только католического распятияна стене, чтобы сходство с другой жизнью было полным, – его с успехом заменилидва компьютера, стоявших на столе.

А на стене, возле кровати, я увидела свой собственныйпортрет… Было еще несколько картин – не картин даже, небрежных набросков,взнузданных изящно выполненными паспарту: все они изображали корриду. Это явнобыла рука профессионала (“афисьонадо”, как сказал мне Дан, человек,разбирающийся в искусстве корриды), которому скорее интересна динамика боя, ане четкие контуры его участников…

– Ты дома, – Дан легонько подтолкнул меня вперед, – тыни о чем можешь не беспокоиться. Есть даже горячая вода и полотенца, а мненужно сделать пару звонков. Я ведь сорвал сегодня несколько встреч…

– Прости меня.

– Нет, это ты прости меня, – серьезно сказал Дан. –Прости, что я не появился раньше.

Он сам набрал мне ванну, и я с удовольствием влезла туда,больше всего мечтая о том, чтобы он пришел ко мне.

Но он не пришел.

Я слышала сквозь неплотно прикрытую дверь, как он спокойно очем-то разговаривает по телефону, как ходит по квартире, стараясь непотревожить меня, как позвякивает посудой на кухне.

И хотя теплая вода успокаивала, убаюкивала меня, наполняявсе тело свинцовой усталостью, – оставаться одной, зная, что он здесь, рядом,было невыносимо. Я наспех вымылась, укуталась в халат, хранивший запах еготела, и выскочила из ванной.

Дан был на кухне. Он по-прежнему говорил по телефону,прижимая трубку к подбородку и расхаживая вдоль окна с огромной миской, вкоторой сбивал яйца, – никаких миксеров, никаких кухонных комбайнов, старенькийвенчик, только и всего.

Увидев меня, он прикрыл трубку ладонью и радостно сказал:

– Я делаю омлет. Будешь?

– Буду…

Я села на стул, подперла подбородок ладонью и стала смотретьна своего домашнего героя, который разгуливал по кухне босиком и в расстегнутойрубахе. Иногда он поворачивался ко мне, рубаха разлеталась, и я видела егогрудь с маленькими коричневыми сосками и часть плоского живота – тогда я почтитеряла сознание и сердце начинало бешено колотиться в горле.

– У тебя смуглая кожа, – сказала я.

– Я же мадьяр, – улыбнулся Дан, – с примесью южныхгородов – Я не забыла: мадьяр, во-первых, и старомодный человек, во-вторых…

– А в-третьих – я очень хорошо готовлю омлет с ветчинойи сладким перцем. Я звонил Пингвинычу.

С Сергеем все в порядке, ему сделали операцию. Пока он вреанимационном отделении, но непосредственной угрозы для жизни нет… Ты рада?

Я вспыхнула – конечно, я была рада, и в это же времяиспытала глубочайшее чувство стыда: за всеми этими передрягами, за дикой бойнейв лесу я как-то совсем забыла о несчастном Серьге. А ведь он пострадал толькоиз-за того, что я переночевала у него несколько раз…

А вот Дан – Дан не забыл. Я поднялась и поцеловала его вщеку.

– Спасибо, Дан.

– Мне-то за что? Пингвинычу спасибо. Я же говорил, чтовсе будет в порядке. – Последних слов я уже не слышала: мы начали целоваться.

Стоя посреди кухни, я касалась голой грудью груди Дана, а онпокрывал поцелуями мое лицо, подбородок, шею – несколько раз мне казалось, чтоя теряю сознание, я и правда теряла его, но всегда находила губы Дана… Мнехотелось остаться с ним, остаться в нем, почувствовать его тело, похожее напесок, который тонкой струйкой обволакивал меня…

Он уже давно сбросил с меня халат, его рубашка тоже валяласьна полу, но, когда его руки сомкнулись на моих бедрах, он с отчаянием разжалих.

– Нет, – задыхаясь, сказал он, и я близко увидела егоизмотанное сдерживаемой страстью лицо, – я хочу, чтобы это было долго…Долго-долго… А сейчас мне нужно уехать.

– Уехать?

– Да, я договорился. Пришла в голову одна мысль, этокасается кассеты. Мы перегоним ее на компьютерную дискету, есть такиетехнологии, цифровые, довольно сложные. Я попытаюсь сделать программу… Божемой, невозможно от тебя оторваться…

– Омлет, Дан!..

Омлет сгорел окончательно, наполнив кухню острым чадящимдымом.

Через полчаса Дан уехал, а до этого старался не прикасатьсяко мне: “Черт возьми, Ева, если я подойду к тебе, то уже никогда из тебя невыберусь. Буду блуждать по тебе, питаться мхом и мерзлой брусникой…"

Я осталась ждать его, среди стремительных линий корриды,среди кастаньет, валяющихся под кроватью, и маленьких, разрисованных вручнуюбутылок из-под давно выпитого испанского вина. Несколько раз я брала в рукикакие-то книжки, названий которых даже не могла прочесть; журналы, языкакоторых не понимала. Под грубым глиняным кувшином на полке я нашла несколькофотографий Дана. Это была не Испания – но тоже что-то экзотическое. УлыбающийсяДан и несколько совершенно одинаковых людей, похожих на китайцев, вот толькочерты их лиц были тоньше, а линии маленьких голов – изысканнее. На обратнойстороне фотографий я прочла одну и ту же надпись: “Таиланд, г. Суратани”.Значит, не только коррида нравится Дану… И он такой же, как и в жизни: тот же изгибгуб, тот же нежный подбородок… Но мне не нужно было вспоминать, мне нужно былопросто затаиться и ждать… И никогда ожидание не было таким упоительным. Ивсе-таки я предала его, заснув самым бессовестным образом. “Ты можешь покапоспать, Ева”. – “Да-да… Нет, я буду ждать тебя. С какой стороны кровати тыспишь?” – “С той, с которой любишь спать ты…” – “Нет, правда?” – “Ну не знаю… Слевой. Да, с левой…"

И я заснула с левой стороны кровати.

А проснулась оттого, что почувствовала движение в ужеопустившихся сумерках комнаты – должно быть, я проспала целый день. Я ужезнала, что Дан вернулся. Я видела, как быстро он раздевается на фоне матовогоокна, в которое уже заглядывала ночь, – точеный гибкий силуэт. На столе, междудвумя компьютерами, стоял букет роз, и комната постепенно наполнялась их тонкимароматом. Целую вечность Дан шел к постели, в которой еще нежились мои сны. Имежду этими отрывочными, почти невесомыми снами затерялась я – почти оглушеннаяожиданием.

Дан скользнул в постель и тотчас же обнял меня. Его губысразу же нашли то, что искали, – мои губы, еще горчившие от недавнего сна. Данпокрыл поцелуями все мое лицо, его прикосновения были прохладными, они принеслис собой морозное дыхание близкой ночи сумасшедшей проклятой Москвы, залитойхолодным светом. Его губы принесли запах совсем другой ночи – той самой, укоторой он украл меня и увез к морю…