Она прижалась ко мне, стык в стык, своим горячим, податливым, таким однозначным телом.

– Это очень больно, надеяться… Так больно, когда от тебя ничего не зависит… Когда ты пыжишься, пыжишься, а кто-то говорит тебе «нет», хотя вчера и завтра сказал бы «да», просто сегодня настроение плохое… И ты снова разбиваешься… Потом собираешься… Но это уже не осколки… Это пыль… Я уже пыль, Миш… И совсем не звездная…

Ее слова перемалывали мне кости.

– Я столько лет выживаю, всю жизнь… Но если перестать корчиться, окажется, что это тоже жизнь… И она, в общем-то, даже пригодна. Я так верила в какое-то лучшее будущее, что не желала принимать настоящее таким… Но настоящее тут ни при чем… Все дело во мне…

– Послушай… – выдавил я. – Погоди, послушай меня…

– Зачем? – Она снова вздрогнула смешком. – Я всё. Правда… всё. Можешь больше ничего не говорить. Прости, если разочаровала.

Милая моя, послушно не сказал я. Ты отзвук вечности, ты вера и смысл, единственная причина, почему я еще здесь.

– А как же мама?.. Она хочет…

– Жить она хочет. Но для этого нужны будут лекарства.

– Не нужны. Я знаю, что это за операция. Ей станет намного лучше, она будет здорова, клянусь тебе.

Криста слушала, не становясь легче ни на грамм.

– Я не знаю, почему он ничего не сказал, зачем мучает тебя, но эта операция, она все исправит. Услышь меня. Увидь меня. – Я отстранился. – Совсем скоро все изменится. Не останется никаких болезней. Вы заживете, все будет здорово. У вас обеих годы неписаного будущего.

В ее глазах, обратившихся к свету надо мной, угасала ранняя осень:

– Это ты не слышишь меня, Миш. Я не могу поверить еще раз… Это убьет меня.

– Не убьет. Тебя ничего не убьет. Ты будешь жить вечно.

– Зачем… – сглотнула Криста, – так долго?

– Придумай что-нибудь, – прошептал я.

Ее ресницы смахнули блики света, и те покатились по щекам, размывая косметику. Криста плакала, не морщась, не всхлипывая, – мироточила, окаменев, черным бисером слез. Это было горе, вечное горе. Безгрешная скорбь о человеке, которого она любила, и о мире, который не любил ее. Глядя на это, я будто увидел трещинку в ледяном равнодушии вселенной. Скорбь тысячи звезд, чей свет никому не суждено было увидеть.

– Ты такая красивая… – промолвил я.

– Докажи… – прошептали звезды.

Я прижался губами к этой бесконечной скорби. Каждый мой нерв был ее производной.

– Ты ведь не хочешь этого на самом деле…

– С тех пор, как появилась Ариадна, я только этого и хочу.

Трещинка схлопнулась. Я понял это по незначительности довода, но и имени тоже. Вселенная ушла, и осталась только девочка, которая путала отчаяние с любовью, потому что в том же месте скребло.

Я отстранился. Криста вздрогнула.

– Миш…

– Верь мне, – попросил я. – Я тебе вообще не нужен.

Она скривилась, искажая лицо, разрушая его власть надо мной:

– Неправда…

– Мы особо даже не знаем друг друга.

– По-твоему, люди любят биографии?!

Я не знал ответа на этот вопрос. Ни частного, ни общего.

– Любовь к тебе и маме, – неожиданно трезво прошипела Криста, – ровно как ненависть к нему – вообще все, из чего я состою. Кроме этого, сука. Бесконечного вот этого.

Она принялась тереть глаза с яростью, на которую было страшно смотреть. Слезы продолжали течь вперемешку с тушью. Обними ее, требовало все мое существо (нет), полюби ее (ни за что), тебе ведь это тоже нужно. Как раз поэтому, рявкнул я на самого себя, потому что мне это тоже нужно, я и пальцем ее больше не коснусь.

– Однажды мы перестанем видеться. И все пройдет.

Криста застыла:

– Перестанем видеться?..

Я кивнул:

– Однажды где-то начнется война, отец должен будет поехать туда, и мы уже не вернемся. Или он женится. Он может сделать это где угодно. Тогда мы начнем новую жизнь в очередной незнакомой стране.

– Погоди… Стой… – прохрипела она. – А как же Ариадна?.. Ты и к ней перестанешь приезжать?

Я вздохнул, стыкуя наши правды и неправды:

– Мы приезжаем сюда по делам. Ариадна – одно из них. Не больше.

– Но ты же… Ты с таким чувством смотришь на нее… будто… постоянно зовешь ее. Будто она исчезнет, если перестать смотреть.

Я помолчал, затем, наверное, признался:

– С этим делом меня немного занесло.

Ее воспаленные глаза шарили по моему лицу в надежде, что все это ложь. Но что такое ложь, если правда убивает? Если в мире, где мы могли быть вместе, это были бы ее последние часы?

Криста вжалась в стену и медленно, комкая волосы, сползла на пол.

– Не хочу, – потрясенно прошептала она.

Я вздохнул и опустился рядом:

– Такова жизнь.

– Хватит говорить как взрослый.

Куда там. Мы сидели на полу, наши ноги лежали поперек коридора, мешая прохожим, но я не мог даже пошевелиться. Гравитация победила меня. Я едва держался, чтобы не закрыть глаза.

– Ты все время обещаешь, что найдешь меня в интернете, – прошептала Криста.

– Найду…

– После того, как мы перестанем видеться?

– Ну да, наверное.

– И что мне без тебя делать?

Она забралась пальцами под мою ладонь. Я сдержался, не вплелся в ответ.

– То же, что и со мной.

Криста прижалась ко мне. Я закрыл глаза всего на мгновение, а когда открыл, по полу нещадно сквозило, и она спала, стекая по моему плечу. Редкие прохожие переступали нас, как бордюр. Как крошечный холмик, под которым могло лежать все, что угодно. Деньги, сокровища, птичьи трупики – без разницы. До тех пор, пока оно не раскопалось само, это лишь часть ландшафта.

Именно так я всегда себя и чувствовал. Декорацией. Подпоркой стены. Оцинкованным крепежным уголком, от которого только и требовалось, что оказаться в правильном месте в правильное время да вытерпеть пару саморезов. Но сколько бы их ни было, всегда случался плюс один. И что бы я ни говорил Кристе, игнорируя то, как эти чертовы винты пускали мне ржу по венам, ей всегда было мало. С таким же успехом домашний цветок мог убеждать замерзшее дерево за окном, что зима – это не навсегда.

Я склонился к ее волосам, к их знакомой кошачьей упругости. Хватит, сказал я им, прекрати ненавидеть себя. Ты – свет, ты – спектр всех цветов. Не отвергай будущих тех, кому ты нужна. Не позволяй тем, кому ты не нужна, продлить в них твое несчастье. Однажды, когда ты заплачешь, все заплачет. Но когда ты станешь счастливой, мир увидит подлинный свет.

– А ты?.. – прошептала Криста сквозь сон. – Ты никогда не плачешь…

Я снова закрыл глаза:

– Так только кажется.

Не знаю, сколько прошло времени, пока мы спали. Может, не больше минуты, а может, все полчаса. Но это была жизнь, вложенная в жизнь, и мне снилось, что я врос в пол, покрылся пылью и мхом, умер, сгнил, дал начало миллиону травинок, пока существо под боком, родное, человеческое, прогревало все мои омертвевшие места. Но потом что-то вытолкнуло меня наружу.