зрения НКВД и его видения оппозиционного заговора, вкладывал получившийся кирпичик в здание «объективной картины обвинения» и на основании того, что картина чуть усугублялась, вымогал у обвиняемого новый факт, с которым поступал так же. И обвиняемый – если он был честным коммунистом – не мог не соглашаться со следователем: факты были именно таковы, а их интерпретацией занимался представитель Советского государства – ему было виднее.

К группе Яковлева примыкал прокурор Северного края Борис Наумович Сахов (Цукерман). В период его работы в Ленинграде в роковом 1927 году у Сахова на квартире устраивались фракционные совещания. Он был близок к Евдокимову. Бывал у Зиновьева, у Гертика, у Куклина, раза два навещал и Бакаева в течение 1933–1934 годов[922]. Яковлев свидетельствовал: «О существовании нашей Василеостровской организации я Сахову ничего не говорил но допускаю <…> что он знал об этом от Шейнберга, так как последнего часто посещал Семенов („Скобарь“) и Касперский». О встречах же Сахова с Шейнбергом «…мне ничего не известно, кроме одного случая, о котором мне рассказывал Шейнберг, что Сахов приезжал в Ленинград по служебным делам и был у него. Хорошо не помню, но весьма возможно, [что] в этот раз я и видел Сахова»[923].

По версии самого Сахова, он посещал только одно место, известное ему как пункт сборища оппозиционеров:

Я всегда, будучи в Ленинграде, заходил к брату моей жены, он был моим старым приятелем, которого я знал с 1916 года; это бывший оппозиционер Шейнберг, он сейчас умер. Может быть, были разговоры по поводу его, может быть, заявляли о том, что он в последние годы был в оппозиции, но это не так. То, что я сейчас буду говорить, будет невыгодным для меня, но я не хочу врать на покойника. Я утверждаю, что в течении последних лет Шейнберг в зиновьевской оппозиции участия не принимал и не только не участвовал, но и ругал Зиновьева, говорил, что это не вождь.

Вопреки свидетельству Яковлева, Сахов перестал ходить к Гертику с 1931 года. Этому предшествовал разговор с директором авиазавода № 20 Иваном Куприяновичем Наумовым и его супругой, членом ВКП(б) с 1913 года Александрой Васильевной Лепешинской у них на квартире.

Я помню ее слова о том, что вам, ребята, хватит «жить и вязаться со всякой сволочью». Под «сволочью» разумелись всякие малознакомые или совсем незнакомые люди, с которыми иногда встречались у Гертика. В частности, я помню, что Лепешинская говорила о том, что у Гертика бывает всякий сброд, иногда появляется кое-кто из бывших троцкистов. Основная устремленность этого разговора сводилась у нас всех троих к тому, что встречи эти вырождаются в выпивки, сопровождаемые контрреволюционным шушуканьем и болтовней. По существу, с этого момента у меня начался отход от работы зиновьевской организации.

Обо всем этом Сахов сообщал «великому и мудрому т. Сталину» 10 января 1935 года. Далее он писал:

Моя оценка Зиновьева как вождя кажется мне далеким и тяжелым прошлым. Становится стыдно и тяжело, когда вспоминаешь о том, что я когда-то сопоставлял Сталина и Зиновьева. Гений, величие, монолитность, целеустремленность у Сталина – низкое политиканство, двурушничество, трусость, трупный яд разложения у Зиновьева. Мощный полет мысли в простор и высь на могучих орлиных крыльях у одного и прыжки лягушки, неизбежно обреченной падать назад, в старое болото, – у другого. Из «обозной рати» Зиновьев и иже с ним окончательно скатился в мусорную яму истории, и о нем будут всегда писать в учебниках как о классическом образце предательства и двурушничества.

И все же «какое-то чувство» продолжало тянуть Сахова к «личной связи» с зиновьевцами, которая «неизменно при личных встречах перерастала во встречи политические[924].

На самом деле, вспоминал Горшенин,

Сахов у меня лично (в моей квартире) был <…> два раза – один раз в 1933 г. после его возвращения из поездки по обследованию Ухтинско-Печерского концлагеря и второй раз в начале 1934 г. после приезда его из Восточной Сибири, куда он ездил со специальной Комиссией ЦК ВКП(б), обследовавшей Восточно-Сибирский край.

Оба раза Сахов довольно подробно информировал Горшенина о результатах обследований этих комиссий, вскрывших – вопреки тому, что писалось Сталину, – «ряд вопиющих безобразий, свидетельствующих о несомненном разложении местных партийных организаций и органов Соввласти». Сахов характеризовал эти организации как «беспомощные бороться против обнаруженных явлений», так как, по его словам, центральные партийные и советские организации вместо оказания местам реальной помощи командируют туда неопытных и неподходящих людей, «…по существу, содействующих элементам разложения. Касаясь своей поездки по обследованию Ухт[инско-]Печ[ерского] концлагеря, Сахов рассказал мне, что там творится нечто кошмарное, т. к., по его словам, туда нагнали грандиозное количество людей, которые в силу отсутствия элементарных условий для содержания заключенных повседневно умирают пачками».

Относительно своей поездки в Восточную Сибирь (Иркутск, Чита) Сахов рассказал Горшенину, что он был членом специальной комиссии, назначенной Политбюро ЦК ВКП(б), «…вскрывшей на месте ряд преступлений, уголовных и политических, в том числе широкое засорение местных партийных и советских организаций социально чуждыми людьми, в том числе прямыми белогвардейцами. Он сказал мне, что в результате обследования при определении мер наказаний для виновных руководителей местных организаций между отдельными членами комиссии возникли разногласия, во время которых он – Сахов – занял совершенно четкую линию необходимости строжайшего наказания всех невзирая на лица, но якобы с его доводами председатель этой комиссии, кажется, Ярославский, не согласился и, по существу, смазал и скрыл от партии все эти преступления»[925].

По свидетельству Ширяева, Сахов и Евдокимов «постоянно друг друга посещают и вполне откровенны между собой». В конце 1932 или в начале 1933 года Ширяев присутствовал при их разговоре на квартире у последнего, в котором Сахов сообщил, что в прокуратуре (где он работал) ходят слухи о том, что его собираются откомандировать на периферию как заподозренного в связи с зиновьевцами, в частности с Евдокимовым. Оба они были сильно озабочены предполагавшимся откомандированием[926]. Сахов тоже вспоминал этот разговор на следствии: Евдокимов посоветовал возражать назначению в Якутск, расценивая это таким образом, «что начинают посылать из людей, имеющих отношение к оппозиции». Евдокимов пояснял: «Говорилось не только относительно командировки в Якутскую область Были предложения еще два-три раза относительно других мест, причем каждый раз мы эти предложения расценивали как стремление прокуратуры удалить лучших оппозиционеров из Москвы, а ему предлагали по возможности бороться за то, чтобы остаться». Прокуратура всячески старалась отстоять Сахова для работы в Москве, но ЦК успешно препятствовал этому[927].

Штабом зиновьевцев, по свидетельству Середохина, была Москва[928]. «Систематические нелегальные собрания» происходили там более или менее регулярно один раз в месяц (иногда два