– А ты сама, татарка шашлычная! – завопила вдруг изарыдала Тамарка. – Я знаю, к кому ты ходишь на Кузнецкий мост!

– Ах ты, сука! – завизжала Кларка и вцепилась вволосы своей сестричке. – Я никогда про Радика ничего плохого не сказала,а, наоборот, говорю, что он в душе коммунист! Ах ты, шахна валютная, младшийлейтенант!

– Я никогда, никогда! – рыдала Тамарка.

– Я никогда, никогда! – истерически всхлипывалаКларка.

Сквозь глушилку и Чака Берри вновь отчетливо прорезалсяголос лидера новой русской волны.

– …В последнее время они были недовольны мной. Я понял,что никогда не вырвусь на Запад, если чего-нибудь не придумаю. Ониинтересовались моим другом Радием Хвастищевым, известнымскульптором-сюрреалистом. Я отправился к нему и захватил бутылку виски в полнойуверенности, что получится полнейший абсурд. Хвастищев совершенно не занятполитикой, это творческий импульсивный тип, а пьяные его речи, по сути дела,просто бред. Получилось не совсем так, но я написал нарочито абсурднуюдокладную, что Хвастищев – религиозный мракобес, держит связь с иезуитскойразведкой Ватикана и затягивает в клерикальные сети писателя Пантелея,математика Куницера, врача Малькольмова и даже джазового музыканта Саблера. Яспециально выбрал самых случайных людей из моих знакомых, чтобы получиласьвполне абсурдная компания. Хвастищев никого из них ни разу в глаза не видел.

– И вам поверили?

– Сомневаюсь. Однако усердие было оплачено – менявыпустили в Англию. Теперь я свободен!

– Не дорогая ли цена за свободу, господин Серебро? Ведьу вашего друга – как вы сказали, Хвостова? – могут быть неприятности.

– О нет! Теперь, когда я обо всем рассказал по радио!Теперь ведь я уже, что называется, «предатель родины»… мне уже веры нет…

После некоторой паузы прохладный голос известногокомментатора Абрама Гавриловича Айзенштука с оттенком брезгливости вопросил:

– Ну-с, и каковы же ваши планы, господин Серебро?

– Отбросить все! – вскричал Игореша с прежнимвдохновением своим. – Все, что принес, – сжечь! Даже имя! Я будуновым человеком! Мне нужны только камень и резец! Я буду делать чистыеотвлеченные формы! Никакой политики, никакой литературы, никакой философии! Яхочу влиться в клуб свободных художников Запада!

– Вам будет трудно, – проскрипел на прощание АбрамГаврилович.

Началась «краткая сводка важнейших новостей дня». Гут толькозавыла во всю силу полоумная глушилка, захлестнула и вояжи Киссинджера, изаявление Реза Пехлеви, и торговые сделки Патоличева, то есть то, что могла быспокойно и не глушить.

Хвастищев отполз в угол своего огромного ложа и первым деломпочему-то натянул трусы. На другом конце лежбища визжали и колотили друг другаего любимые.

– Перестаньте, девочки, – поморщился он. –Чего распсиховались? Подумаешь, большое дело, что и Кларку завербовали. Такая вмире сложилась серьезная ситуация. Если уж даже Игорек двенадцать лет былстукачом, то красивым блядям, видно, на роду написано. Смирение, проституточкимои, учитесь смирению у нашего динозавра.

Девки затихли и уселись, поджав ноги и глядя на своегонабоба. Глаза их поблескивали в темноте. Выла глушилка.

Когда мы с ним были в Ясной Поляне? Посмотри, Хвастище,говорил он, вот могила Льва Николаевича. Слева белый лес, а справа – черный, анаверху переплелись белые и черные ветви. Естественная церковь! Мне не хватаетвон там наверху в том углу маленького портрета Иоганна Себастиана Баха,выложенного цветным стеклом, как в лейпцигском соборе святого Фомы. Ты любишьэти огромные куски толстовской прозы, лежащие вне драматургии? Они похожи намузыку Баха. Толстой был бы отличным скульптором в своей блузе и с этой своейбородой, ей-ей, не хуже Коненкова! У него были крепкие руки скульптора, вкус кдереву и металлу. В России не было великих скульпторов. Если бы Толстой сталскульптором, он все равно остался бы Толстым. Жаль, что он не стал скульптором,друг Хвастище!

Когда мы были с ним в Ясной Поляне? Наверное, тринадцать летназад, когда он еще «не давал информации». Впрочем, нет – одиннадцать летназад. Тогда он уже был стукачом.

Когда мы с ним впервые пришли к Эрику Неизвестному? Он спросилтогда у Эрика про «Раздавленного взрывом» – что это значит, есть ли здесьсимвол, не символ ли это нашего поколения? Нет, это не символ, ответил Эрик,это просто человек, раздавленный взрывом противотанковой мины. Ваше поколениеэтого не знало. Это было четырнадцать лет назад, и Серебро еще не был тогдастукачом.

Игореха! Да ведь сколько раз мы с ним вместе издевались надстукачами! Да мы ведь не раз даже били их!

– Радичка, – жалобно позвала Тамарка. – Ты,наверное, кушать хочешь? Пора уже вечерять. Давай я тебе яишенку с помидорамисделаю?

Какая украинская старенькая мама!

– Радька, я за батоном сейчас сбегаю! – как ни вчем не бывало подскочила Кларка.

Экая шустрая студенточка!

– Смирно, товарищи офицеры, – сказал Хвастищев ивключил весь свет в спальне и в мастерской.

Очень сильный свет. Все стали белыми, как плохо проявленнаяфотография. Публичный дом. Противные белые тела красивых сук.

– Девки, помните, Серебро как-то приносил бутылку«Джони Уокера»? Где она? Не вылакали еще?

Тамарка тут же бросилась куда-то – голая, тонкая, белая,«ка-ри-очи-чорни-брови», прямо хоть снова ей втыкай! – и протянула ему тусамую бутылку, о которой только что Игореша Серебро рассказал мыслящемучеловечеству.

– Правильно, Радик! Трахни ее об стенку! Чтоб духу еене было здесь у нас!

Хвастищев взял бутылку, прочел все надписи rare Scotchwhisky by appointment of Нег Majesty… отвинтил пробку с весело шагающимоптимистом в белых штанах, заглянул для чего-то внутрь, затем встряхнул и началглотать.

Сразу после первых глотков он понял, что возвращаетсяпрежнее время – таинственные, как юношеский онанизм, вечера, одушевлениепредметов, предчувствие любви и пыльные удушающие утренники в «Мужском клубе».

Девки, обнявшись, плакали над ним, выли в голос, как надпокойником.

как посоветовали товарищи!

Замухрышка Верочка подсела к Куницеру со стаканом бледногочаю. Он заметил у нее на пальце кольцо с бриллиантами. Не меньше чем на дветысячи тянуло такое кольцо. Когда-то он был женат и дарил своей жене подобныевещи.

– Скажите, Аристарх, а где сейчас Натали?