– ?

– Я имею в виду вашу жену, мы были когда-то знакомы.

– Мать моих детей сейчас далеко отсюда, в «обществеравных возможностей».

– В Штатах?

– Да… в этом смысле… где-то там… в Бразилии…

– Она уехала через Израиль? А что же вы, Арик?Застиранное платье замухрышки Верочки и кофточка

из магазина «Синтетика» пахли духами «Мадам Роша». Верочка,милейшая женщина, лет сорока, по-свойски тепло и не сентиментальнопридвинулась, локоть положила на стол и подбородок в ладонь и ненавязчивозаглянула в глаза.

– Муж матери моих детей – талантливый сионист, а я ведьрусский, Верочка, хотя это вам покажется странным, и фамилия моя происходит отрусского слова «куница». Это в далеком прошлом я был слегка еврей, а сейчаспередо мной большое будущее.

Она премило засмеялась:

– Вы все такой же, Кун! Помню, как вы у нас вИзмайлово…

– У вас в Измайлово?

– Не помните? – Она засмеялась простоочаровательно и даже немного таинственно. – А кто меня в ванную тянул?

Нечто дрожащее прикоснулось к плечу Куницера. Он оглянулся –Нина.

– Может быть, мы поедем, Аристарх Аполлинариевич? Ведьвы еще хотели диктовать…

Замухрышка Верочка смотрела на нее, собрав свои милейшиеморщинки и внимательно смеясь.

– Ко мне еще могут ревновать такие молоденькие женщины?

Сильный удар кулаком по столу прервал эту по меньшей мерестранную сцену.

– Что за свинство! – гулко и яростно сказалАргентов. – Светская болтовня, кадрежка, сцены ревности! Рехнулись, чтоли, ребята?

Куницер был слегка пристыжен – в самом деле, Аргент прав –по меньшей мере странно вести себя так в разгромленной явке. Однако и молчатьведь дальше нельзя. Что же они молчат?

Все молчали безысходно и тупо, но вовсе не потому, что такуж сильно перепугались, а из-за недостатка опыта. Новые русскиесоциал-демократы еще не знали, как следует себя вести после налета тайнойслужбы.

Верочка отошла от Куницера и повернулась к Аргентову со злойулыбкой.

– Ну, так скажи что-нибудь, Аргент! Хватит сидеть, какпамятник! Надо же дописать эту главу истории!

– Вера, или замолчи, или убирайся вон! – сказалАргентов спокойнее. – Давайте, друзья, подумаем вместе, как это случилось?Они знали все. Где что лежит, кто присутствует… знали даже, что я пригласилсегодня Куна… Ага, вот, быть может, зацепка!

– Ясно, что есть стукач, – пробурчал мужской голосиз темного угла. – Кто-то из нас стукач.

– Сейчас начнется драма на французский манер!Франтиреры! Маки! – расхохоталась Верочка. Она уже сидела на подоконнике,как раз на том, откуда несколько лет назад «сыграл» на улицу человек. Рядом сней стояла бутылка. Расхохотавшись, она напила в стакан темную жидкость –коньяк, по запаху определил Куницер – и выпила залпом, что называется«махнула».

– Товарищи, мы сейчас все равно не найдемстукача, – глуховато сказал недавний докладчик Яков Шалашников. –Лучше разойтись!

Аргентов снова шарахнул кулаком по столу:

– Мы не можем так разойтись!

– Он страдает, что его не взяли, – любезнопояснила с подоконника Верочка. – Боится, как бы на него не подумали.

Аргентов резко встал. Куницер тоже вскочил, собираясьпреградить другу путь к тому опасному окошечку, но Аргентов пошел в другуюсторону и включил весь свет: люстру и три канделябра. Потом он уперся кулакамив стол и заговорил раздельно и с блуждающей улыбочкой:

– О приходе Куна знали только четверо: я, Вера, Нолан иМайборода. Последний сейчас в Ростове. Предлагаю взять на подозрение всех насчетверых.

– Гапонище мой дорогой. – Вера снова налила себеконьяку.

Теперь Куницер заметил марку. Ни больше ни меньше как «РемиМартен»!

– Понимаете, товарищи, – оживленно заговорилаона, – внеся такое предложение, наш мудрый Аргентик уже наполовинуреабилитировался.

– А ты что предлагаешь, Маруся Спиридонова? –повернулся к ней Аргентов, и Куницер тогда понял, что они давно уже любят другдруга и мучают друг друга, и то, что клокочет между ними, гораздо для нихважнее, чем любая борьба за всякую там демократию.

– Я предлагаю покончить с этим! – внезапноохрипнув, сказала Верочка. – Завтра всем выйти на Пушкинскую площадь,объявить о своем существовании, и пусть уж арестуют всех!

– Согласен! – неожиданно для себя воскликнулКуницер. – И нечего до завтра ждать! Надо сейчас выходить, немедленно!

– Ну, это, конечно, несерьезно, – хмуро сказалШалашников. – Если уж самосожжение, то хотя бы польза была. Надоподготовиться, предупредить, кого следует… – Он встал, задернул молнию на своейпоношенной куртке и надел черную фуражечку с буквой «Т» на околыше. Оказалось,действительно таксист.

– В ОВИР вы уже опоздали, Шалашников!

Из угла вышел молодой человек с мягкой бородкой иочень-очень жесткими маленькими глазками. В своей косоворотке и мягком пиджакеон выглядел просто неправдоподобно, будто с экрана, эдакий завершенный типпозднего народовольца.

– ОВИР уже давно закрыт, – не отрываясь, он гляделна Шалашникова.

Тот заметно смешался, делал вид, что что-то ищет покарманам, завязывал шнурки на своей папке с докладом.

– ОВИР, ОВИР… – бормотал он под нос. – У менясегодня смена… в ночь выхожу… попробуйте прокормить семью при плане тридцатьпять рублей за смену… я уже не молод… зрение слабеет…

– В чем дело, Кершуни? – нехотя, как бы сквозьзубы, обратился Аргентов к «народовольцу».

Все эсдеки уже покинули свои углы и столпились вокруг стола,все смотрели на Шалашникова и Кершуни. Куницер переводил взгляд с одного надругого. Похоже было, что все уже предполагали исход этой сцены и только лишьждали пикового туза и пистолета. Мягкие Нинины губы прикоснулись к ухуКуницера:

– Аристарх, уйдем отсюда, умоляю…

Он грубо ее оттолкнул.

– А что же мне-то говорить? – недобро улыбнулсяКершуни. – Пусть Шалашников расскажет, как он обменял двухкомнатную вЧертанове, на трехкомнатную в Тель-Авиве.

Шалашников поднял руку, чтобы наградить молодого человекапощечиной, но позволил близстоящим товарищам себя удержать.