в 1380 году грянула Куликовская битва. А за три года до этого события скромный, ничем не примечательный монах Нижегородского Печерского монастыря, названный Лаврентием, по собственной инициативе засел за переписывание первой древнерусской летописи. Он работал почти без отдыха (лишь отводил краткое время для сна и для еды) в течение многих месяцев. Перед ним лежали ветхие, зачастую рассыпающиеся от прикосновения пальцев, вконец зачитанные листки с полустертыми надписями. В тишине убогой, мрачной, освещенной свечой кельи слышались лишь скрип пера по бумаге да простуженное дыхание уже немолодого человека. Эти месяцы тяжкого, вдохновенного труда принесли безвестному ранее монаху Лаврентию вечную славу и благодарность потомков.

– А що дальше? Яка судьбина цей папиры? – спросила, застеснявшись, Галя.

Павел Аристархович одобрительно посмотрел на нее.

– Судьба рукописи Лаврентия, девочка, тоже весьма примечательна. Она пережила несколько веков, переходила из рук в руки и сохранилась, можно сказать, чудом. Уже в конце XVIII века любитель старины граф Мусин-Пушкин однажды ненароком узнал о том, что «по случаю» распродается целый воз старинных рукописей, принадлежавших одному из вельмож Петровской эпохи. Граф вовремя успел к распродаже и, к величайшему своему изумлению и радости, увидел среди разложенных пожелтевших бумаг рукопись Лаврентия «Повесть временных лет». Он едва не лишился чувств при мысли, что еще бы одно мгновение, и великий памятник старины мог попасть в чужие, равнодушные руки и исчезнуть, затеряться, быть может, навсегда.

Под конец своей жизни граф Мусин-Пушкин преподнес бесценную рукопись в дар императору Александру Первому. И опять здесь как бы предусматривается «перст Божий» – ведь вскоре после этого богатейшая библиотека графа сгорела дотла. Известно, что Александр впоследствии передал рукопись Лаврентия в Петербуржскую Публичную библиотеку. Дальнейшая ее участь весьма туманна.

– Она, конечно же, сохранилась. Сохранится, если Публичку не разбомбили, не сожгли эти фашистские варвары, – сказала я убежденно. – Я уверена: все самое ценное заблаговременно надежно запрятано.

– Среди нас тоже присутствует летописец, – сказал вдруг в наступившей тишине с дружеской насмешкой Мишка. – Вот отобразит в своей рукописи всех нас, тут сидящих, воспроизведет наши разговоры – так же в историю попадем. Потомки будут счастливы…

Вот ехидина! Догадался, что именно я пишу по вечерам в своем закутке. Уж не добрался ли он, случаем, до моего дневника?

Разговор незаметно перешел на злободневные темы, а мы с Галей вышли на улицу. Юра сидел на скамеечке, а Нинка возле его ног что-то чертила веткой на земле. Они негромко разговаривали. Надо же, сумели, кажется, подружиться. Впрочем, бесцеремонная Нинка сумеет вовлечь в беседу кого угодно. При нашем приближении Юра замолчал, привычно опустил голову. Я подсела рядом, обняла его за плечи.

– Как живешь, Юрий? Чем занимаешься?

– Спасибо, хорошо. Помогаю дедушке убирать на кладбище. И вообще по дому. В свободное время читаю.

– Ты любишь читать? – Я с укором посмотрела на Нинку. – А что за книги у тебя?

– О-о. – Юра поднял наконец на меня сияющие зеленоватым светом глаза. – У дедушки много книг. Кажется, он привез их еще из России. Толстой. Достоевский. Куприн.

– Ты читаешь Достоевского? – удивилась я. – И что же именно?

– Я прочел уже многое, – со скромным достоинством сказал мальчишка. – К примеру, «Братьев Карамазовых», «Идиота», «Преступление и наказание»… Знаете, мне очень нравится князь Мышкин. Он несчастный, но безмерно добрый человек. А гнусного Раскольникова я ненавижу! И еще этого – сводника из «Братьев». Из-за таких в мире так много зла, горя и ненависти.

Вот это да! Двенадцатилетний малявка свободно и раскованно рассуждает о персонажах Достоевского, о которых у меня, увы, весьма и весьма смутные представления. К своему стыду, я не прочла в свое время ни «Братьев Карамазовых», ни «Идиота»… Но теперь… Какое счастье, что у Павла Аристарховича сохранилась такая чудесная библиотека. Неужели, если его хорошо-хорошо попросить, он не даст почитать?

– Ты, Юра, учился или учишься в школе?

– Нет. – Светлая голова мальчика опять склонилась. – Нет. В Париже я ходил в один дом, где обучалось несколько русских детей. А здесь… Здесь нет такой возможности. Дедушка сам занимается со мной.

– Ну, ничего. Не горюй! Окончится война, и ты будешь учиться в школе. Возможно, в России. Ты хочешь поехать в Россию?

Уши и шея мальчика жарко порозовели: «Не знаю, – прошептал он тихо, – как дедушка…»

– Он поедет, поедет! – безапелляционно заявила Нинка. – Сам же говорил – хочет! Только боится, что его и дедушку не пустят туда, к нам. И еще говорил, что таких, как они, в России сразу сажают в тюрьмы или стреляют. Чушь собачья. Я ему так и сказала: ну и дурак, что веришь!

При прощании с гостями я набралась решимости:

– Павел Аристархович, я узнала от Юры, что у вас замечательная библиотека – есть даже Достоевский, Толстой… Не дадите ли вы почитать что-либо? Я с книгами аккуратно…

Он внимательно посмотрел на меня.

– Безусловно, и с величайшим удовольствием. Каждый русский человек должен знать своих великих писателей. Но ты и так производишь впечатление очень начитанной девушки. Пожалуйста, можешь как-нибудь прийти к нам и выбрать, что тебе по душе.

А уже к вечеру пришла Галя от Клееманна. Я обрадовалась ей. В первые же минуты знакомства с Галей у меня почему-то возникло такое чувство, что мы можем подружиться по-настоящему – словно протянулись между нами незримые нити доверия и доброжелательства. (Вот между собой и Верой я отчего-то таких «нитей» не ощущаю, хотя и считаемся мы подругами.)

– Уф, жарко, – сказала Галя, усаживаясь на диван. – Такая чудесная погода стоит. Как, бывало, у нас, в Василькове… Моя фрау расщедрилась и отпустила меня аж до восьми часов. Я вначале хотела до Люси дойти, но раздумала – мы только недавно встречались с ней. Если хочешь, давай сходим к ней как-нибудь вместе.

– Давай, – обрадовалась я. – С удовольствием.

Галя с улыбкой посмотрела на меня.

– А знаешь, я могла бы раньше прийти к тебе, но опасалась, что не застану дома. Вдруг, думала, ты еще гуляешь где-то со своим Миколой…

– Гуляю?.. С Николаем? Но он и не был здесь сегодня…

– Как не был? – Черные шелковистые брови Гали поползли вверх. – Он приходил сегодня в гастхауз за сигаретами и сказал, что идет к тебе. Сам сказал. Я даже не спрашивала.

– Ко мне? – Я невольно обернулась к окну. Галя поняла мое движение.

– Нет. Не смотри. Теперь уже поздно. Он был примерно в десять утра, сказал, что у него «аусвайс» до трех. А сейчас…

Стрелки на часах показывали уже половину пятого… Я прямо-таки поперхнулась от досады. Ну и характер! Надо же – шел-шел и не дошел.