Не смог, не захотел переломить себя! Знать бы мне, что он так близко, совсем рядом, я бы заставила заглохнуть свою идиотскую гордость, сама бы вышла ему навстречу. Может быть, все и уладилось бы. А теперь… Неужели все бесповоротно? Все «форбай»?[67]

Галя с улыбкой смотрела на меня.

– Не переживай ты. Я не знаю, что произошло между вами, но уверена – он придет еще. Он любит тебя. Это по всему видно. Мне даже Сергей как-то сказал…

Что говорил Гале Сергей, я не успела, к сожалению, дослушать из-за раздавшегося в дверь стука. Ну, кого там еще несет? Недоумевая, откинула крюк. На пороге стоял улыбающийся…

– Джонни!..

– Не ждала – вижу. Я не вовремя? Ты занята?

Был он в светлой полосатой рубашке с закатанными вверх рукавами, при галстуке и… в обычных армейских брюках. А на груди, словно для приманки полицая, синел «ОСТ». Ну и маскарад устроил! Пришпилил к рубашке знак «восточников», а между тем за версту видно, что это англичанин.

– Вовремя, вовремя… Проходи скорей. – Я не смогла побороть недавнюю досаду. – Господи, да не стой же на пороге! Вдруг кто увидит…

– Никто не увидит. Сегодня праздник, все фрицы заняты делом – шнапс тринькают. Понимаешь, сегодня Стив сам облачился в свои штаны, а, уж извини меня, стаскивать их с него принародно я счел некорректным… Сейчас только к нам пришли ваши ребята, и Василий передал мне от тебя привет. Я подумал: чем передавать через кого-то тебе ответный привет, уж лучше я сделаю это сам. Итак, моя дорогая, я принес тебе от себя большой-большой привет. Ты не сердишься на меня?

Ох уж эта мне британская вежливость!

Я провела Джона в кухню (побоялась, что, если он рассядется в комнате на диване, кто-нибудь из посторонних любопытных увидит его в раскрытое окно и распознает в нем чужеземца). Позвала туда и Галю, она оказалась знакома с Джоном. Заварив мятный чай, выставила на стол блюдце с сахарином, тарелку с оставшимися пирожками.

Джонни открыл небольшую кожаную сумку, что висела у него через плечо, которую он, войдя в кухню, небрежно бросил на окно.

– Девчонки, я богат сегодня, как турецкий паша, или как вавилонский Навуходоносор. Вчера получил от своей мамочки праздничную посылку. Это – вам… Пожалуйста, примите без оговорок. – Он положил на стол пару увесистых плиток в яркой, красно-золотой упаковке, легонько подвинул их пальцами в мою сторону. – И вот еще тут… Я захватил немножко мармелада. Между прочим, ананасовый. Вкусный… Ну, давайте же, черт возьми, пить чай скорей, у меня уже давно все во рту пересохло. К тому же я вижу здесь такие аппетитные пирожки…

Мне мгновенно вспомнились злые Мишкины подтрунивания: «У этих английских ребят все карманы набиты шоколадами да мармеладами. Куда уж нам до них!»… Ну, теперь у него, у Мишки, поводов для подобных насмешек найдется более чем достаточно. Так что же? Отказаться? Двинуть так гордо и высокомерно (мол, невидаль какая – ваши шоколады и мармелады!), двинуть эти, сияющие золотом плитки и этот серебристо-голубой блок с искусно вмонтированными в фольгу крохотными коробочками обратно? Не заметить направленного на тебя неловкого и смущенного ожидания?

Ну уж нет! Я так давно не пробовала ничего подобного. Да и Галя, я видела, была прямо-таки ошарашена столь лакомым великолепием. Ах, пусть Мишка продолжает насмешничать, а Лешка дуться – сегодня мне – «вшистко едно»[68]. А впрочем, я и их угощу. Всех угощу – тут хватит. Я ведь не жадная, не сквалыга какая-нибудь.

– Ну, Джонни, ты у нас и впрямь богач. Какая прелесть! Спасибо тебе. Давайте же, в самом деле, скорей пить чай!

Вошла в кухню мама, приветливо кивнула Джону. Тот, покраснев, тотчас поднялся ей навстречу: «Добрый вечер. Как видите, я опять здесь. Я уже знаю от Василия, что вам лучше. Я очень рад».

Мне пришлось коротко рассказать Гале о том, что случилось с мамой и как помог Джон.

– Это счастье, что ты надумала обратиться за помощью к ним, к англичанам, – серьезно сказала Галя, – у немцев ведь действительно ни черта нет из медикаментов. Я постоянно слышу разговоры фрау Клееманн с теми, кто приходит к ней.

Вечер удался. Как-то получилось, что обстановка сложилась самая дружеская, Джонни опять был «в ударе», балагурил, сыпал шутками. Рассказывал о своем лагере, изображал в лицах вахмана, простоватого недотепу Боба, хитрована и проныру Фреда. Затем разговор незаметно перешел на другое. Галя, отломив от плитки кусочек шоколада, сказала задумчиво:

– Я помню, точно такой же шоколад продавался до войны в Киеве, на Крещатике. Точно такой же по вкусу, но не плитками, как этот, а развесной. Представляете, толстые, бесформенные куски шоколада продавались свободно, – как хлеб, как картошка. И стоил он что-то очень дешево. Когда папа брал меня и Люську с собой в Киев, мы непременно заходили в тот магазинчик. Помню, спускались по крутой лесенке. Кругом горело электричество, сверкал хрусталь, и столько было всяких конфет!

– Я знаю. У нас, в Ленинграде, тоже такой продавался. А последний раз я ела шоколад знаете когда? – в первый день войны – 22 июня 1941 года. С тех пор больше не доводилось. А тогда я с женой моего брата была в театре, в знаменитой нашей «Мариинке», слушали «Риголетто». Как давно это было, и было ли вообще?..

– Расскажи… расскажи, пожалуйста. – Джонни серьезно и участливо смотрел на меня. – Мне очень хочется знать о том, как вы жили.

Я покачала головой:

– Нет. Не сегодня. Не обижайся. Как-нибудь в другой раз непременно расскажу… Джон, может быть, ты знаешь? Говорят, что в Ленинграде страшный голод, что люди мрут там без конца. Вчера Шмидт сказал, что есть даже случаи людоедства.

– Я уже говорил как-то тебе – дурак твой Шмидт! Что ты его слушаешь! Никаких подобных ужасов там нет и быть не может. А то, что имеются трудности с обеспечением города продуктами, – это, к сожалению, тоже слышал. Но я знаю, что очень многих жителей вывезли в прошлую зиму на машинах по льду через какое-то озеро – забыл его название – за линию фронта. Вот ты сейчас расстраиваешься, а блокада-то уже прорвана, там наверняка давно все наладилось.

Он накрыл мою лежащую на столе руку своей, легонько сжал ее:

– У тебя кто-нибудь из близких родных остался в Ленинграде?

– Да. Старший брат Миша. Родная тетка Ксения с маленькой дочерью Ядвигой. Еще двоюродные и троюродные сестры, братья.

– Не думай плохо! Старайся не думать о плохом. – Рука Джона все