Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По показанию малолетнего стрельца Алешки Заворуя в розыске у Т. Н. Стрешнева передатчицей письма из Девичьего монастыря была мать или теща барабанщика Чубарова полка Марчки Петелина. Об этом он слышал от стрельца Никишки Рябого, с которым вместе они сидели на Новом пушечном дворе, будучи привезены в Москву из Костромы. Допрошенный Марчко Петелин показал, что у него есть и мать, и теща, обе вдовы, и из них мать его Агафьица взята в Преображенское к розыску, но по какому делу, ему неизвестно. Никишка Рябой объяснил, что действительно, «на Пушечном дворе сидя, они с Алешкою Заворуем в разговоре говорили и сказывал ему он, Никишка, что Марчкина мать Петелина в Преображенское к розыску взята, а в каком деле, про то он не говорил». Далее, Никишка прибавил, что ему сообщил «про взятье ее Агашкино» там же на Пушечном дворе их же полку стрелец Якушко Поляк, который, в свою очередь, слышал об этом от своей жены, пришедшей его навестить. В стрелецкую тюрьму проникло с воли, из Стрелецкой слободы, известие об аресте одной из стрельчих, и здесь же в тюрьме из этого известия сложилась новая версия о передаче письма!
Наконец, был высказан на розыске и еще один вариант и притом опять со ссылкой на слова самого Васьки Тумы: письмо передала одна из стариц Девичьего монастыря. Такое показание сделал на розыске у H. M. Зотова 15 октября стрелец Ганка Логинов Гагара. Ганка выступал уже за несколько дней перед этим, 8 октября, в Преображенском приказе по особому делу. Именно, 8 октября он, сидя в заключении на Новом пушечном дворе, исповедовался и приобщался и на исповеди попу Иоанну Григорьеву «от трех святителей», что у Мясницких ворот, сказал за собой государево дело. Будучи по этому заявлению, тотчас же духовником куда следует сообщенному, приведен в Преображенский приказ, он был «перед стольником князем Федором Юрьевичем Ромодановским расспрашиван, какое за ним государево дело и на кого, а в расспросе сказал: государево-де дело за ним то. В прошлом в 204 (1696) году после азовского взятья послан он с товарищи своими для выгрузки хлебных запасов, которые посланы были с дворяны и на мелях остановились. И дорогою слышал от донских казаков, что по Дону за каменем Юртом по реке Калитве живут раскольщики человек с 30, ухораниваясь от сыску, и чтоб с ним, Ганкою, для сыску тех раскольщиков послать, кого великий государь укажет. А кроме-де того за ним государева дела иного нет». Это заявление о государевом деле было отчаянным выкриком томившегося в заключении и, вероятно, очень тяготившегося заключением стрельца, тем выкриком, который в среде тюремных сидельцев того времени был обычным. Такое заявление вносило все же разнообразие в монотонность и скуку тюремной жизни, вызывало некоторое движение, по крайней мере допрос сделавшего заявление, и допрос притом не местным, а непременно центральным учреждением, а в рассматриваемом случае Ганке Гагаре его заявление, если бы осуществилось то, что он предлагал, могло сулить перспективу путешествия на Дон для отыскания притаившейся там где-то группы раскольников, которые, может быть, и существовали только в его воображении. Так, надо полагать, и понято было заявление Ганки в приказе. Ему не придали никакого значения, и это видно из того, что только через три дня Ганка подвергнут был новому допросу, на этот раз с пыткой. Но на пытке, после того как он повторил те же речи о государевом деле, его стали спрашивать совсем о другом, далеком от донских раскольников: о Ваське Туме и о письме из Девичьего монастыря, причем он показал, что Ваську Туму он знал, письмо из Девичьего монастыря, когда его читал Артюшка Маслов на реке Двине, слышал, как достал Тума письмо из монастыря, не знает. Получив 10 ударов, Ганка был водворен опять в место своего заключения[789]. Затем он попал в группу стрельцов, назначенную на 14 и 15 октября для розыска к