– Знавал я человека, разжившегося одной из таких карт, – сказал он. – Видишь ли, указанные на них клады можно искать полжизни и ничего не найти. Быть может, нужное место теперь под водой. Быть может, клад давным-давно найден кем-то другим. Быть может, его вообще никогда не существовало. Понимаешь? А главное, верить уже нельзя никому. Ни лучшему другу, ни даже собственной женщине.

– А если друг с его женщиной, сговорившись, отнимут или украдут карту, – подхватил незнакомец, – кто-то из них вполне может прикончить другого, чтоб все забрать самому. Да, вижу, вижу, к чему ты клонишь. Не думай, мне карта досталась не так. Свою я нашел между страницами одной древней книги.

– Я надеялся, что тебе досталась моя, – неторопливо продолжил Эата. – Однако к чему я клоню, ты так и не понял. Я сам, нарочно устроил так, чтоб они утащили ее. Чтоб забрали и отвязались от меня навсегда. Чтоб самому не закончить так же, как те, с кем мы давеча бились. Напился, ключ им, будто бы невзначай, показал, а потом на глазах у них запер карту в сундук.

– Но проснулся, – заметил незнакомец.

Эата повернулся к нему.

– Так Лет, идиот, замок ломать начал! – с неожиданной злостью прорычал он. – Я-то думал…

– Если неприятно вспоминать, не рассказывай. Я любопытствовать не стану.

– И он, и Синтихия были куда моложе моего. Я-то думал, они просто впустую растратят жизни на поиски, так же, как я впустую растратил в погонях за кладом и свою жизнь, и жизнь Макселенды. Не ожидал я, что Лет решится убить ее. Не ожидал…

– Так ведь убил ее он, а не ты, – напомнил ему незнакомец. – И карту красть ты их не заставлял. И вообще, не Предвечный же ты, чтоб за всех и каждого быть в ответе.

– Однако я мог дать им совет… объяснить, что почем, – возразил Эата. – И тебе посоветовал бы сжечь эту карту, только знаю: ведь ни за что не сожжешь. Вот потому ты ее просто сверни, запечатай своей печатью и отнеси к тому ювелиру, о котором я только что говорил. Он – старик честный, за какой-нибудь орихальк запрет ее в несгораемый шкаф, а ты отправляйся домой, выздоравливай в тишине и покое… хотя, если у тебя в голове есть хоть капля ума, за картой ты и поправившийся не вернешься.

Незнакомец покачал головой.

– Нет, я пока здесь останусь, в гостинице. Денег хватит. Да, и азими я тебе еще должен. За пику, как договаривались. Вот, держи.

Эата, приняв серебряную монету, щелчком подбросил ее кверху. В лучах алого солнца новенький, только что отчеканенный азими с отчетливым, глубоко выбитым профилем Севериана на одной из сторон, сверкнул, словно тлеющий уголь.

– Старательно же ты кошель завязал, – хмыкнул Эата. – Узел, другой, третий – и все из страха, как бы я не добрался до денег, пока ты спишь. Однако послушай, что я тебе скажу. Если я вернусь за тобой, мне достанется все, что там есть, до последнего аэса, и задолго до того, как ты что-то найдешь. Сам вытащишь и отдашь, монетку за монеткой.

С этими словами он швырнул азими за борт, высоко-высоко над водой. Сверкнув еще раз, напоследок, монета навеки канула в темные глубины Гьёлля.

– Нет, я за тобой не вернусь, – подытожил Эата.

– Да ведь карта-то верная! – выпалил незнакомец. – Вот, взгляни!

Вынув из-за голенища сапога карту, он принялся неуклюже (слушалась рассеченная рука плохо) разворачивать пергамент, однако, оценив выражение лица Эаты, остановился, сунул карту в карман и поднялся на шканцы.

Израненный, ослабший от потери крови, подняться на пристань без посторонней помощи он не сумел. Один из оставшихся лодырей протянул ему руку, и незнакомец оперся на нее, в любой миг ожидая удара пикой в спину, но не дождался ничего, кроме глумливого смеха Эаты.

Взойдя на настил и утвердившись на ногах, он вновь повернулся к лодке.

– Будь любезен, оптимат, отшвартуй меня! – крикнул с борта Эата.

Незнакомец кивнул в сторону причальных тумб, и пристанский лодырь, подавший ему руку, распутал швартов.

Эата оттолкнул лодку от пристани и потянул на себя гика-шкот, ловя парусом ветер.

– Ты за мной непременно вернешься! – во весь голос крикнул ему вслед незнакомец. – Вернешься, потому что на этот раз я возьму тебя с собой на берег! В долю тебя возьму!

Залатанный бурый парус медленно, будто нехотя, наполнился ветром. Шкоты, поскрипывая, натянулись, и небольшая грузовая лодка начала набирать ход. На крик Эата не оглянулся, однако рука его, дрогнув, крепче стиснула румпель.

Кошка[8]

Я – Одилон, ключник, сын ключника Одилона. Тот самый, поставленный нашим Автархом, Северианом Великим, чьи желания – мечты его подданных блюсти покой и порядок, ни много ни мало, во всем Апотропном Гипогее. Правление его длится вот уже пятый год.

Всякому, кто знаком с укладом нашей Обители Абсолюта (здесь позвольте заметить, что на осведомленность читателя в сих материях я отнюдь не рассчитываю и вовсе не желаю ему таковой), известно, что Апотропный Гипогей есть ее часть, устроенная сообразно удобствам и нуждам Отца Инире, и за двадцать лет моей непорочной (надеюсь) службы в оной, а также на протяжении лет предыдущих, помогая исправлять ту же должность отцу, также ключнику по имени Одилон, мне довелось повидать и услышать множество странного – и моему папеньке, разумеется, тоже.

Тем вечером, воспользовавшись передышкой в нескончаемой череде дел, обусловленных занимаемой мною должностью, я, по обыкновению, направил стопы к «кулина магна» нашего гипогея, дабы слегка подкрепить силы. Труды поваров также уже подошли либо почти подошли к завершению, и половина их, если не более, вместе с двумя-тремя кухонными мальчишками и оравой девиц-судомоек сидя у угасающего огня, как водится среди подобного сорта людей, развлекали друг дружку разнообразными россказнями да похвальбой.

За неимением занятий более полезных, и вдобавок изрядно нуждаясь в отдыхе, я велел главному повару уступить мне кресло, а за едой прислушался к их болтовне. Был канун Дня Всех Святых (другими словами, самый конец месяца Осенней Вспашки), отчего разговор вполне естественным образом свернул в сторону всевозможных призраков и домовых. Сжевать ломоть хлеба с говядиной и запить его подогретым, сдобренным пряностями элем – дело отнюдь не из долгих, однако побасок о ларвах, лемурах и тому подобном, выслушанных мною за это время, хватило бы, чтоб насмерть перепугать всех детишек Содружества, а всех взрослых в Содружестве повеселить от души.

Смеялся над ними и я, возвращаясь сюда, в мой кабинет, где мне предстояло скрупулезно