изучить и, вне всяких сомнений, одобрить меню праздничного ужина в честь Дня Всех Святых, но неожиданно для себя самого обнаружил, что, изумленный всеми этими сказками, теряюсь во множестве удивительных – на грани дикости – предположений. Как признает любой из людей мыслящих, в темных безднах сего мироздания, Бриа, рыщет немало могущественнейших сил, пусть и обычно сокрытых от наших взоров его нескончаемой ночью. Разве долг не велит человеку, увидевшему мельком хоть что-нибудь, способное пролить свет на их тайны, описать увиденное как можно подробнее? И разве пустопорожние сказки наподобие тех, коих я вдоволь наслушался у кухонного очага, не идут лишь на пользу тьме, в коей мы движемся ощупью, добавляя в нее черноты? Посему я и решил записать на сих страницах, для (может статься) просвещения моих преемников и всех, кто еще сподобится это прочесть, историю – целиком, во всей полноте известных мне подробностей – череды происшествий, достигшей (на мой взгляд) кульминации в ночь накануне Дня Всех Святых ровно десять лет тому назад. События более ранних времен я изложу здесь со слов папеньки, также ключника по имени Одилон, сверстника шатлены Санчи.

Девочкой шатлена Санча (по свидетельству папеньки) была необычайно очаровательной – с личиком пери, с неизменной смешинкой в глазах, лицом смуглее большинства детишек из семей экзультантов, но столь высокого роста, что уже лет в семь-восемь ее нередко принимали за шестнадцатилетнюю.

Разумеется, не привлечь к себе внимания Отца Инире подобное дитя не могло никак. Согласно древнейшим хроникам нашего гипогея к детишкам (особенно к девочкам) он питал особую слабость всю жизнь; сдается мне, остаться на Урд, приняв на себя обязанности опекуна и наставника нашей расы, его подвигло лишь то обстоятельство, что все мы, даже мудрейшие среди нас, в его глазах – всего-навсего дети. Позвольте сразу заметить: зачастую его внимание шло детишкам на пользу. Да, верно, порой оно оборачивалось бедой, однако подобное случалось крайне редко и, полагаю, ни в коей мере не по его желанию.

Среди экзультантов, квартирующих в нашей Обители Абсолюта, издавна было в обычае держать детей взаперти, в стенах собственных апартаментов, позволяя им странствовать десятью тысячами коридоров, тянущихся под поверхностью Урд далеко-далеко (кое-кто утверждает, будто до самой Старой Несской Цитадели), не иначе как под неусыпным присмотром одного из доверенных слуг высшего ранга. Ну, а среди отпрысков благородных семейств издавна было в обычае удирать от старших слуг, коим вверен присмотр за ними, при первом же удобном случае, дабы поиграть с куда более многочисленными детьми прислуги, либо попросту невозбранно исследовать бессчетные лиги десятка тысяч коридоров дворца, и в результате сих шалостей проказники, не в силах самостоятельно отыскать путь назад, время от времени теряются – причем порой навсегда.

Когда бы Отец Инире ни встретил одну из подобных девочек, доселе ему незнакомых, он заговаривает с нею и, оставшись доволен ее миловидностью и ответами, может на время отвлечься от величайших государственных дел, дабы рассказать ей ту или иную сказку о мирах, отстоящих от нашего много дальше, чем Дис. (Из особ взрослых этих сказок не слышал никто, поскольку дети не запоминают их столь хорошо, чтоб после пересказать, хотя зачастую бывают весьма ими очарованы, а прежде чем самим достичь взрослых лет, забывают даже то, что запомнили – признаться, я сам помню из сказки, однажды рассказанной мне Отцом Инире, не более пары фраз.) Если же времени на сказки нет вовсе, Отец Инире обычно одаряет дитя какой-нибудь яркой, разноцветной игрушкой из тех, что и мудрецы, и скромные люди вроде меня, не говоря уж обо всех поголовно женщинах и детишках, называют волшебными.

Встретившись с той же девочкой во второй раз (а случается это нередко), он спрашивает, что сталось с игрушкой, или не хочется ли ей послушать еще одну сказку из имеющихся у него в запасе. Коль скоро игрушка окажется хозяйкой не сломана и не потеряна, Отец Инире может подарить ей новую, а коль скоро девочка вежливо (ибо учтивость Отец Инире ценит превыше всех знаний на свете) попросит о том, может рассказать еще сказку. Но коль скоро – а происходит это очень и очень редко – дитя, получившее в дар игрушку, предъявит ее в целости и сохранности, однако на сей раз вместо второй игрушки попросит рассказать сказку о мирах, отстоящих от нашего много дальше, чем Дис, Отец Инире с того же дня причислит сие дитя к особо близким своим друзьям и ученикам и не оставит девочку (либо мальчика, хотя такое случается куда реже) без попечения до конца жизни. (В словесности я, откровенно говоря, не силен, о чем тебе, читатель сей повести, уже прекрасно известно, но как-то раз слышал от человека, весьма искушенного в словесных науках, будто слово «ученик» в его древнейшем, чистейшем виде означало собственный образ, отраженный в глазах другого.)

Вот такой ученицей и сделалась для него Санча как-то раз, зимним утром, когда ей было лет семь или около и моему папеньке примерно столько же. Должно быть, всеми ее ответами Отец Инире остался очень и очень доволен, хотя, несомненно, возвращался к себе в покои, в наш Апотропный Гипогей, после некоего важного разговора с Автархом, затянувшегося на всю ночь. Санчу он пригласил с собой, и посему мой папенька, как нередко рассказывал, встретил их в том белокаменном коридоре, что среди нас зовется Путем Светил. Даже в то время, сам будучи всего лишь ребенком, отец поразился до глубины души, увидев их, идущих рядышком за оживленной беседой, – Отца Инире, согнутого едва ли не вдвое, словно гном из книжки для малышей, с носом не больше носика алуатта, и Санчу, уже изрядно превосходившую его ростом, прямую, как юное деревце, ясноглазую, с соболиными волосами, с любимой кошкой на руках.

Повествуя о происшедшем меж ними в покоях Отца Инире, я вынужден полагаться только на то, что сама Санча поведала горничной по имени Од много лет спустя. Отец Инире показал девочке множество удивительных, воистину волшебных предметов, а после и тот самый круг чудесных зерцал, сила коего способна творить из волн эфира живые создания, а живое создание, дерзновенно в него вошедшее, перенести в виде эфирных волн к самым границам Бриа. Тут-то Санча, несомненно, посчитав зерцала всего лишь игрушкой, и бросила в круг свою кошку – согласно рассказам папеньки, серую с легкой рыжинкой, с множеством темно-серых, почти черных полосок поперек спины.

Зная Отца Инире, как имел честь знать его все эти годы, я твердо уверен: он пообещал бедной