Вместе с ним она проехала через всю страну, проделала с нимвесь путь до Коннектикута, напрямик через проход турист-класса лайнера 747“Юнайтед Эрлайнз”. Она сидела рядом с бизнесменом, который не видел ее, как невидели вертолетчики Хьюи или Уилли Ширмен, или медперсонал “Дворца Кисок”. Еевзял в подружки Мейлфант в Донг-Ха, но теперь она стала подружкой ДжонаСалливана и ни на миг не отрывала от него взгляд своих черных глаз. Ее желтыеморщинистые пальцы постоянно оставались сплетенными на ее коленях, взгляд ееглаз постоянно оставался на нем.

Тридцать лет. Черт, срок долгий.

Но пока проходили эти годы, Салл видел ее все реже и реже.Когда осенью семидесятого он вернулся в Харвич, он все еще видел старенькуюмамасан, примерно каждый день — ел ли сосиску в Коммонвелф-парке у поля Б илистоял у железной лестницы, ведущей к железнодорожной платформе, где кишелиприбывающие и отбывающие пассажиры, или просто шел по Главной улице. И всегдаона смотрела на него.

А когда он получил свою первую послевьетнамскую работу(естественно, по продаже машин, ведь только это он и умел делатьпо-настоящему), то вскоре увидел старенькую мамасан на переднем сиденье “форда”1968 года с “ПРОДАЕТСЯ” на ветровом стекле.

"Со временем вы начнете ее понимать”, — сказал ему вСан-Франциско чистильщик мозгов, и как Салл ни настаивал, ничего толком к этомуне добавил. Чистильщик хотел послушать про вертолеты, которые столкнулись ирухнули с неба, чистильщик хотел знать, почему Салл так часто называетМейлфанта “этим карточным мудилой” (Салл отказывался ответить); чистильщикхотел знать, бывают ли еще у Салла сексуальные фантазии, а если да, так неиграет ли в них большую роль насилие. Саллу даже нравился этот парень — Конройбыла его фамилия, — но факт оставался фактом: был он жопа. Как-то раз,незадолго до его отъезда из Сан-Франциско, он чуть было не рассказал докторуКонрою про Кэрол. В целом он был рад, что удержался. Он ведь даже не знал, какему ДУМАТЬ о своей школьной подружке, а уж тем более говорить о ней(“спутанность” — было словечко Конроя для его состояния). Он назвал ее“безмозглой блядской п…ой, но ведь весь чертов мир в эти дни был блядским,верно? А уж если кто-то и знал, как легко жестокая агрессивность вырываетсяиз-под контроля, так в первую очередь Джон Салливан. Уверен он был лишь водном: он надеялся, что полицейские не убьют ее, когда доберутся до нее и еедрузей.

Жопа не жопа, а доктор Конрой не так уж ошибался, говоря,что со временем Салл поймет старенькую мамасан. Самым главным было понять —нутром понять, — что мамасан здесь нет. Головой понять труда не составляло, новот нутро у него упиралось, возможно, оттого, что его нутро выпотрошено вДонг-Ха, а такие штучки не могут не замедлить процесс понимания.

Он взял почитать несколько книг у доктора Конроя, абиблиотекарь в госпитале достал ему еще парочку по межбиблиотечному абонементу.Из книг следовало, что старенькая мамасан в ее зеленых штанах и оранжевой блузе— это “выведенная вовне фантазия, которая служит облегчающим механизмом,который помогает ему преодолевать “вину оставшегося в живых” и “синдромпосттравматического шока”. Другими словами, она ему мерещится.

Но каковы бы ни были причины, его отношение к ней изменялосьпо мере того, как ее появления становились все более редкими. Теперь, когда онавозникала, он при виде нее вместо отвращения или суеверного страха испытывалчто-то похожее на радость. Ну, то, что чувствуешь, когда видишь старого друга,который уехал из родного городка, но иногда приезжает ненадолго погостить там.

***

Теперь он жил в Милфорде, городке, отстоящем от Харвича мильна двадцать по шоссе 1-95 и на много световых лет в разных других отношениях.Харвич, когда Салл жил там в детстве и дружил с Бобби Гарфилдом и Кэрол Гербер,был приятным пригородом с обилием деревьев. Теперь его родной городок сталодним из тех, куда по вечерам не ездят, — закопченным придатком Бриджпорта. Онвсе еще проводил там большую часть дня — на складе или в салоне (“Салливаншевроле” уже четыре года подряд было золотозвездным предприятием), но обычноуходил в шесть часов вечера, а уж в семь наверняка, и ехал на север в Милфорд всвоем демонстрационном “шевроле каприс”. Обычно он уезжал с неосознанным, ноочень подлинным ощущением благодарности.

В этот летний день он поехал от Милфорда по 1 — 95 на юг,как обычно, но в более позднее время и не свернул на съезд номер 9 “ЭШЕР-АВЕНЮ,ХАРВИЧ”. Сегодня он повел свой синий с черными покрышками демо дальше на юг;его не переставало забавлять, как вспыхивали тормозные огни машин впереди, чутьтолько их водители замечали его в зеркале заднего вида… Они принимали его заполицейского — и ехал так до самого Нью-Йорка.

Машину он оставил в салоне Арни Моссберга в Вест-Сайде(когда торгуешь “шевроле”, проблем с парковкой не возникает — одна изприятностей этого бизнеса), по дороге через город рассматривал витрины, съелбифштекс в “Палм-То”, а потом отправился на похороны Пейгано.

Пейг тоже был на месте падения вертолетов в то утро, однимиз ребят, попавших в заключительную засаду, когда сам Салл не то наступил намину, не то порвал проволочку и взорвал прикрепленный к дереву заряд. Человечкив черных пижамах тут же вдарили по ним. На тропе Пейг ухватил Волленски, когдаВолленски получил пулю в горло. Он дотащил Волленски до поляны, но Волленскибыл уже мертв. Пейг, конечно, был залит кровью Волленски (собственно, этогоСалливан не помнил, к тому моменту он уже горел в собственном аду), но,наверное, Пейг испытывал только облегчение, поскольку эта кровь закрасила тукровь, еще не совсем запекшуюся: Пейгано ведь был так близко, что его всегозабрызгало, когда Слоуком застрелил дружка Мейлфанта. Забрызгало кровьюКлемсона, забрызгало мозгом Клемсона.

Салл никогда ни словом не обмолвился о том, что произошло сКлемсоном в деревне, — ни доктору Конрою, никому другому. Он ушел в глухую. Всеони ушли в глухую.

Пейг умер от рака. Когда умирал кто-нибудь из старыхвьетнамских корешей Салла (ну ладно, были они не совсем корешами — по большейчасти дураки из дураков и совсем не такие, каких Салл назвал бы корешами, ноони пользовались этим словом, потому что не придумано еще слово, чтобыобозначить, чем они были друг для друга), то словно бы причиной всегда был рак,или наркотики, или самоубийство. Рак обычно начинался в легких или в мозгу, азатем просто распространялся повсюду, будто все они потеряли свою иммуннуюсистему там, в зелени. У Дика Пейгано это был рак поджелудочной железы — у негои у Майкла Линдона. Рак звезд. Гроб был открыт, и старина Пейг выглядел не такуж плохо. Жена поручила гробовщику обрядить его в строгий костюм, а не в форму.Вероятно, она вообще о форме не вспомнила, вопреки всем наградам, которыеполучил Пейгано. Пейг носил форму всего два-три года, и годы эти были какаберрация, как срок, отбытый в тюрьме за то, что в один невезучий момент тысделал что-то, совсем тебе несвойственное, скорее всего пока был пьян.Например, убил кого-то в пьяной драке или тебе вдруг взбрело в башку поджечьцерковь, где твоя бывшая жена занималась с учениками воскресной школы. Салл непредставлял себе, чтобы хоть кто-нибудь из тех, с кем он служил — включая и егосамого, — захотел бы, чтобы его похоронили в военной форме.