Диффенбейкер — для Салла он все еще оставался новымлейтенантом — тоже приехал на похороны. Салл не видел Диффенбейкера уже оченьдавно, и они хорошо поговорили.., хотя, собственно, говорил почти толькоДиффенбейкер. Салл не очень-то верил, что разговоры что-то меняют, но он вседумал и думал о том, что говорил Диффенбейкер. И в основном о том, с какимбешенством он говорил. Всю дорогу назад до Коннектикута он думал об этом.

К двум часам он проехал мост Триборо, направляясь на север,имея в запасе достаточно времени, чтобы опередить час пик. “Ровное движениечерез Триборо и на главных пересечениях” — так выразил это регулировщик ввертолете службы дорожного движения. Вот для чего теперь использовалисьвертолеты: оценивали интенсивность движения машин на въездах и выездах большихамериканских городов.

Когда при приближении к Бриджпорту скорость машин началазамедляться, Салл этого не заметил. С новостей он переключил приемник на старыепесни и погрузился в воспоминания о Пейге и его гармониках. Штамп кинофильмов овойне: седеющий ветеран с губной гармоникой, но Пейгано, Господи Боже ты мой,Пейгано мог свести вас с вашего хренового ума. Ночью и днем он верещал иверещал, пока кто-то из ребят — возможно Хексли, а то и Гаррет Слоуком — несказал ему, что если он не прекратит, то как-нибудь проснется поутру с первой вмире губной гармошкой, пересаженной в задний проход.

Чем больше Салл обдумывал это, тем больше склонялся к мысли,что пригрозить ректальной пересадкой должен был Сдай Слоуком. Черный верзила изТалсы считал, что “Слай и Фэмили Стоун” — лучшая группа на земле (отсюда и егопрозвище), и отказывался поверить, что другая его любимая группа “Рейр Эрф”была белой. Салл помнил, как Дифф (это было до того, как Диффенбейкер сталновым лейтенантом и кивнул Слоукому — наверное, самый главный жест, какой Диффенбейкерсделал или сделает в своей жизни) втолковывал Слоукому, что эти ребята былитакими же белыми, как е…й Боб Дилан (“беломазый певунчик” — так Слоуком называлДилана). Слоуком подумал, подумал, а затем ответил с редкой для негосерьезностью:

"Ни хрена! “Рейр Эрф” — они черные. Записываются они нахреновом Мотауне, а все мотаунские группы — черные, это все знают. “Супримз”,хреновые “Темпе”, Смоки Робинсон и “Миракле”. Я тебя уважаю, Дифф, но если тыбудешь нести свою чушь, я из тебя котлету сделаю”.

Слоуком не терпел музыку губной гармоники. Эта музыканапоминала ему беломазого певунчика. Если ему пытались втолковать, что Диланпринимает войну к сердцу, Слоуком спрашивал, а почему этот осел ревучий, е…намать, не приехал сюда с Бобом Хоупом хоть разочек? “Я вам объясню почему, —сказал Слоуком, — трусит, вот почему. Блядский сладкозадник, осел ревучий нагармонике, е…на мать!"

Размышляя о том, как Диффенбейкер молол про шестидесятые,думая об этих былых именах, и былых лицах, и былых днях, не замечая, какспидометр “каприса” перестал показывать шестьдесят и показывал уже пятьдесят..,сорок, и машины на всех четырех полосах, ведущих на север, начали скапливаться,он вспоминал, каким Пейг был в зелени — тощим, черноволосым, со щеками еще востатках послеподростковых прыщей, с автоматом в руках и двумя хонеровскимигармониками (“до” и “соль”) за поясом камуфляжных брюк. Тридцать лет назад этобыло. Сбросить еще десяток лет — и Салл мальчишка, растущий в Харвиче, дружащийс Бобби Гарфилдом и мечтающий, чтобы Кэрол Гербер хоть разок посмотрела нанего, Джона Салливана, так, как всегда смотрела на Бобби.

Со временем она, конечно, поглядела на него, но не совсемтак, нет, не совсем так, нет, не совсем так. Ни разу. Потому ли, что ей уже небыло одиннадцати, или потому, что он не был Бобби? Салл не знал. И сам тотвзгляд был тайной. Он словно говорил, что Бобби ее убивает и она рада, онабудет умирать так, пока звезды не осыпятся с небес, а реки не потекут в гору, ивсе слова “Луйи, Луйи” будут известны, все до единого.

Что произошло с Бобби Гарфилдом? Попал он во Вьетнам?Присоединился к “детям цветов”? Женился, обзавелся детьми, умер от ракаподжелудочной железы? Салл понятия не имел. Наверняка он знал только, что Боббикак-то изменился за лето 1960 года — то лето, когда Салл выиграл неделю влагере на озере Джордж — и навсегда уехал с матерью из Харвича. Кэрол осталасьдо окончания школы, и, хотя она ни разу не посмотрела на него совсем так, какна Бобби, он был ее первым, а она — его. Однажды вечером, за городом, позадикоровника, полного мычащей скотины, Салл помнил, как вдохнул сладкий аромат еедухов, когда кончил.

Откуда эта странная перекрестная связь между Пейгано в гробуи друзьями его детства? Может, дело в том, что Пейгано был чуть похож на Бобби— такого, каким он был в те далекие дни? Волосы у Бобби были темно-рыжие, а нечерные, но сложение у него было такое же щуплое, и худое лицо.., и такие жевеснушки. Угу! И у Пейга, и у Бобби веснушки рассыпались по щекам веером отпереносицы. А может, просто потому, что когда кто-нибудь умирает, вспоминаешьпрошлое, прошлое, блядское прошлое.

Теперь “каприс” двигался со скоростью двадцати миль в час, авпереди машины остановились намертво, чуть не дотянув до съезда номер 9, ноСалл все еще ничего не замечал. WKND, специализирующаяся на старых песнях,передавала “? и Мистерианс” — они пели “96 слез”, а он думал о том, как шел заДиффенбейкером по центральному проходу церкви к гробу взглянуть на Пейгано подзаписанные на пленку церковные песнопения. В тот момент над трупом Пейганореяли звуки “Пребудь со мной” — над трупом Пейга, который бывал абсолютносчастлив, сидя рядом со своим автоматом, с вещмешком на коленях, с запасом“уинстонок” за ремнем его каски и наигрывая “Уезжаю в край далекий” снова иснова.

Всякое сходство с Бобби Гарфилдом давно исчезло, обнаружилСалл, заглянув в фоб. Гробовщик неплохо потрудился, чтобы гроб можно былооткрыть, тем не менее Пейг сохранил заострившийся подбородок и складки кожи подним, выдающие толстяка, который провел заключительные месяцы на антираковойдиете, той, которая никогда не описывается в “Нейшнл инквайререр”, той, котораясостоит из облучения, инъекций химических ядов и картофельных чипсов внеограниченном количестве.

— Помнишь гармоники? — спросил Диффенбейкер.

— Помню, — ответил Салл. — Я все помню. — Прозвучало этокак-то не так, и Диффенбейкер поглядел на него.

Салл в четкой слепящей вспышке увидел, как выглядел Дифф втог день в деревне, когда Мейлфант, Клемсон и все остальные нимроды внезапнопринялись отплачивать за утренний ужас.., за ужас всей последней недели. Онихотели куда-нибудь сбросить все это — вопли в ночи и внезапные разрывыснарядов, а в заключение — горящие вертолеты, которые рушились, а их роторы,пока они валились вниз, все еще вращались, разгоняя дым их гибели. Онибрякнулись о землю, блям-м-м! И человечки в черных пижамах принялись палить иззарослей по Дельте два-два и Браво два-один, едва американцы выскочили наполяну. Салл бежал рядом с Уилли Ширменом справа и лейтенантом Пэкером впереди;потом лейтенант получил очередь в лицо, и впереди него никого не осталось.Слева от него был Ронни Мейлфант, и Ронни вопил своим пронзительным фальцетом:вопил, вопил, вопил — он был словно настырный рекламщик по телефону,нажравшийся амфетаминов: “Давай, бляди е…ные! Давай, говнюки! Стреляй меня,сволочь хренова! Хрены хреновы! Вам только своим говном стрелять!” За ними былПейгано, а рядом с Пейгом — Слоуком, парни из Браво, но больше ребята изДельты, так ему помнилось. Уилли Ширмен вопил своим парням, но они почти всеостановились. И Клемсон был там, и Волленски, и Хэкмейкер, и простопоразительно, как он запомнил их фамилии; их фамилии и запах того дня. Запахджунглей и запах керосина. Вид неба — синего над зеленым, и, о черт, как онистреляли, как эти маленькие засранцы стреляли: никогда не забыть, как онистреляли, или ощущение мин, пролетающих совсем рядом, а Мейлфант вопил:“Стреляй меня, сволочь засранная! Не выходит! Хрены безглазые! Давай, вот же я!Жопы ослеплые, педики трахнутые, я здесь!” А люди в рухнувших вертолетахкричали, и они их вытащили и обдали пеной и вытащили их, только людьми онибольше не были, не были тем, что можно назвать людьми, а были они почти всекричащими обедами быстрого разогрева, обедами быстрого разогрева с глазами ипряжками от поясов, и пальцы тянутся, и курится дым от расплавившихся ногтей…Ну да, вот так, о чем не расскажешь таким, как доктор Конрой — как, пока ты ихтащил, от них отваливались части, вроде как соскальзывали с них — ну, как сзажаренной индейки сползает кожа по горячему разжижившемуся жиру под ней, воттак, а ты все время чувствуешь запах джунглей и керосина, и это все происходит— такое-претакое замечательное шоу, как говаривал Эд Салливан, и происходит всеэто на нашей сцене, и тебе ничего не остается, как участвовать и старатьсядотянуть до конца.