Старенькая мамасан продолжала глядеть на него, его дряхлаяседая подружка сидела возле него с руками на коленях — желтыми руками,сложенными там, где оранжевая блуза смыкалась с зелеными полистироловымиштанами.

— Они же стреляли в нас почти две недели, — сказал Салл. — Стого дня, как мы ушли из долины А-Шау. Мы победили у Там-Боя, а когдапобеждаешь, то идешь вперед — по меньшей мере так мне всегда казалось, но мы-тоотступали. Хрен, только-только что не обратились в паническое бегство. И мыскоро перестали чувствовать себя победителями. Поддержки не было, нас простоповесили на веревку сохнуть. Е…ная вьетнамизация! Какая это была хреновина!

Он помолчал, глядя на нее, а она отвечала ему спокойнымвзглядом. Вокруг них стоящие машины горячечно блестели. Какой-то нетерпеливыйдальнобойщик взревел сигналом, и Салл подскочил, как задремавший и внезапноразбуженный человек.

— Вот тогда я, знаешь, и повстречал Уилли Ширмена — приотступлении из долины А-Шау. Вижу, кто-то вроде бы знакомый. Я знал, чтовстречался с ним прежде, только не мог вспомнить где. Люди же черт знает какменяются между четырнадцатью и двадцатью четырьмя годами, знаешь ли. Потомкак-то днем он и другие ребята из батальона Браво сидели и трепались одевочках, и Уилли сказал, что в первый раз он получил французский поцелуй натанцах в Общине святой Терезы. А я думаю: “На хрена! Это же сентгабскиедевочки!” Подошел к нему и говорю: “Может, вы, католические ребята, икомандовали на Эшер-авеню, но мы наподдавали вам по нежным жопам всякий раз,когда вы приходили играть в футбол с Харвичской городской”. Ну чистое “ага, попался!”.Уилли, бля, так быстро вскочил, что я подумал, не даст ли он деру, как заяц.Будто призрака увидел или что там еще. Но тут он засмеялся и протянул пять, и язаметил, что он все еще носит свое школьное кольцо! И знаешь, что все этодоказывает?

Старенькая мамасан ничего не сказала, но она никогда ничегоне говорила, однако Салл по ее глазам увидел, что она ЗНАЕТ, что все этодоказывает: люди — смешные и странные, дети говорят такое, чего и непридумаешь, выигравшие никогда игры не бросают, бросившие — никогда невыигрывают. И вообще — Боже, благослови Америку.

— Ну, как бы то ни было, они всю неделю гнались за нами, истановилось ясно, что они сближаются.., давят с флангов.., наши потери всевремя росли, и невозможно было уснуть из-за осветительных ракет и вертолетов ивоя, который они поднимали по ночам там в зарослях. А потом нападали на вас,понимаешь.., двадцать их.., три десятка их.., ударят и отступят, ударят иотступят, и вот так все время.., и еще они одну штуку проделывали… — Салл облизнулгубы, вдруг заметив, что у него пересохло во рту. Теперь он жалел, что поехална похороны Пейга. Пейг был хороший парень, но не настолько хороший, чтобыоправдать возвращение таких воспоминаний. — — Поставят в зарослях четыре-пятьминометов.., с одного нашего фланга, понимаешь.., а рядом с каждым выстроят повосемь-девять человек с минами. Человечки в черных пижамах, построившиеся,будто младшеклассники у питьевого фонтанчика в школе. А потом по команде каждыйбросал свою мину в ствол миномета — и вперед опрометью. Бежали с такойбыстротой, что вступали в бой с противником — с нами — примерно тогда же, когдаих мины падали на землю. Я всегда вспоминал историю, которую живший над БоббиГарфилдом старикан рассказал нам, когда мы тренировались в пасовке на травеперед домом Бобби. Про бейсболиста, который когда-то играл за “Доджерсов”. Тедсказал, что этот парень был, бля, до того быстр, что посылал мяч и успевалсделать пробежку, чтобы самому его взять, когда отобьют. Это.., вроде каквыводило из равновесия.

Да, вот как сейчас его вывело из равновесия, и он напугался,будто малыш, который сдуру рассказывает сам себе в темноте истории опривидениях.

— Огонь, который они вели по поляне, где упали вертолеты,был таким же, только хуже.

Ну, да было это не совсем так. Вьетконговцы тогда утромпридерживали огонь, к одиннадцати часам усилили его, а затем вытащили всезатычки, как любил говорить Миме. Стрельба из зарослей вокруг пылающихвертолетов была не внезапным ливнем, а нескончаемым обложным дождем.

В перчаточнике “каприса” хранились сигареты, старая пачка“Уинстон”, которую Салл держал там на всякий пожарный случай, перекладывая ееиз одной машины в следующую всякий раз, когда менял их. Единственная сигарета,которую он стрельнул у Диффенбейкера, разбудила тигра, и теперь он протянулруку мимо старенькой мамасан, открыл перчаточник, пошарил среди бумаг и нащупалпачку. У сигареты будет затхлый привкус, она обдерет ему горло, ну и ладно.Именно такой сорт был ему нужен.

— Две недели обстрела и нападений, — сказал он ей, вжимаяприкуриватель. — Трясись, спекись и не трудись выглядывать хреновых северян. Уних всегда находилось дело поинтереснее где-нибудь еще. Девочки, пикнички итурнирчики в бильярдных, как говаривал Мейлфант. Мы несли потери, никакого прикрытияс воздуха, когда оно требовалось, никто не спал, и казалось, что чем больше кнам присоединялось ребят из А-Шау, тем становилось хуже. Помню, один из парнейУилли, не то Хейверс, не то Хэбер, не то еще как-то похоже — получил пулю прямов голову. Прямо в, бля, голову и свалился поперек тропы, а глаза открыты, и ончто-то говорит. Кровь так и хлещет из дырки вот тут… — Салл постучал пальцем пособственной голове над ухом, — и мы поверить не можем, что он жив, а чтобы ещеи разговаривал… А потом — вертолеты.., вот это и правда было будто из фильма:дым, стрельба — бап-бап-бап-бап. Вот это-то и привело нас, ты знаешь, в вашудеревню. Наткнулись на нее и, черт.., эта вот табуретка на улице, такая, ну,кухонная, с красным сиденьем, а стальные ножки в небо указывают. Дерьмодерьмом. Извини, но именно так она выглядела — не стоила того, чтобы жить вней, а уж умирать за нее и подавно. Ваши парни с Севера, они же не хотелиумирать за такие места, а почему мы должны были? Она воняла, пахла, как говно —и другие тоже. Вот как все это выглядело. Ну, на запах я особо внимания необращал. Думается, меня от этой табуретки пробрало. Эта одна табуретка выразилапрямо все.

Салл вытащил прикуриватель, поднес вишнево светящуюсяспиральку к кончику сигареты и тут вспомнил, что он в демонстрационной машине.Конечно, он мог курить и в демо — черт, она же из его салона, — но есликто-нибудь из продавцов учует запах табачного дыма и придет к выводу, что босспозволяет себе то, за что всем остальным угрожает увольнение, это будет оченьскверно. Мало правила вводить, надо самому их соблюдать.., во всяком случае,если хочешь, чтобы тебя уважали.

— Excusez moi <Прошу прощения (фр.)>, — сказал онстаренькой мамасан. Вылез из машины, мотор которой все работал, закурилсигарету, затем нагнулся к окошку, чтобы вставить прикуриватель в его дырку вприборной доске. День был жаркий, а посреди четырехполосного моря машин сработающими моторами казался еще жарче. Салл ощущал накаляющееся вокруг негонетерпение, но его радио было единственным, которое он слышал; все люди вмашинах были застеклены, замкнуты в своих маленьких коконах с кондиционерами ислушали сотни разных вариантов музыки, от Лиз Фейр до Уильяма Акермана. Онподумал, что все другие застрявшие в заторе ветераны, если с ними нет любимыхкассет, тоже, наверное, настроились на WKND, где прошлое не умерло, а будущеене наступило. Ту-ту, би-би.