исполнению недостает легкой грации его лучших вещей начала шестидесятых, редко когда он мог получить такое удовлетворение от упорного приложения усилий и мастерства.

Они быстро записали «This Is the Story», одно из высокопарно — романтических заимствований Фредди у европейских исполнителей, затем обратились к «Wearin… That Loved On Look» — жесткой блюзовой вещи, вклад в сессию Ламара. Элвис по — прежнему испытывал неловкость от своей хриплости и трудности, с которой ему давалось контролировать свой голос, но он полностью выложился в пятнадцати упорных дублях, снова с головой уйдя в чистое переживание песни. К этому времени музыканты уже давно навострили уши. Глен Сирин обнаружил, что был увлечен против своей воли не столько исполнительской техникой Элвиса, сколько его способностью сделать песню живой, одухотворенностью его пения. «У нас не было настоящей кабинки для записи вокала, — рассказывал Майк Лич, бывший в первые несколько вечеров больше наблюдателем, чем участником процесса, — но у нас имелась звукопоглощающая перегородка с окном, за которую обыкновенно становился вокалист. И он стоял там так, как будто бы был на сцене, выделывая свои круговые движения и прочее, — потому что иначе он не умел петь. Он всё пел таким образом; он закрывал глаза и весь обливался потом к концу каждой дорожки — так он входил в песню». Ни на кого не произвело особого впечатления угодническое окружение Элвиса или его очевидная потребность в нем. Но к этому времени они знали, что это будет по крайней мере настоящая сессия.

Во второй вечер простуда Элвиса усилилась, однако если это и отразилось на чем — то, то только не на его настрое. Если в прошлую ночь они завершили сессию в 5 часов утра, на этот раз они работали вплоть до 8.30, снова записав только четыре песни, однако так, как Элвис не делал этого со времени своей госпел — сессии в 1966 году. К сожалению, на следующий вечер он не смог прийти вообще, и Чипе сосредоточил внимание на записи инструментальных треков для нескольких новых песен, включая «Don’t Cry Daddy» Мэка Дэвиса и «Mama Liked the Roses» Джонни Кристофера, собственного композитора «Америкэн», которые вызвали моментальную эмоциональную реакцию Элвиса, когда он услышал демо. Сделав эти треки, Чипс отложил сессию до следующего понедельника, поскольку было ясно, что Элвису потребуется некоторое время, чтобы привести свой голос в форму, прежде чем они смогут продолжить.

В этот момент могло показаться, что не многого удалось добиться: восемь за две ночи черновых записей песен, которые по большей части Чипс посчитал бы не соответствующими уровню. Однако были сделаны две важные вещи. Первое — то, что Чипс распоряжался на сессии. Второе и более важное — то, что Элвис был настоящим участником процесса. Несмотря на все сомнения, выраженные на его счет, он принял руководство Чипса не только без возражений, но и с энтузиазмом. Элвис, по замечанию гитариста Реджи Янга, словно стал еще одним членом студийной команды. А стоило этому произойти, он мог полностью отдаваться процессу работы над записью.

Они включились в работу на той же ноте, на которой расстались, когда он вернулся в следующий понедельник, начав с вещи, относительно которой у Элвиса поначалу были некоторые опасения. Песня «In the Ghetto» входила в комплект из семнадцати песен на пленке Мэка Дэвиса, которую предоставил для сессии Билли Стрейндж. Элвис испытывал интерес к творчеству Дэвиса с тех самых пор, как в прошлом году Билли впервые предложил для саундтрека к фильму «Live a Little, Love a Little» его композицию «А Little Less Conversation». С тех пор Элвис отобрал пять вещей этого автора (в том числе песню «Don't Cry Daddy», которая в этот момент существовала только в виде инструментальной дорожки), и даже Полковник, похоже, чувствовал, что в двадцатисемилетнем протеже Стрейнджа, с которым он впервые познакомился на записи саундтрека к «Charro!», есть что — то особенное. «В первую ночь Полковник спросил меня: «Ты тот мальчик, который написал «А Little Less Conversation»?» Я ответил: «Да». «Ты очень симпатичный мальчик, ты станешь звездой», — сказал он. «Болыцое спасибо», — ответил я. И тут он говорит: «Хочешь, Полковник почешет тебе голову на счастье?» Я оборачиваюсь, смотрю по сторонам, думаю, что он измывается надо мной, но парни, которые были с ним, абсолютно серьезны, стоят и смотрят на меня. Так что я наклонился, а он положил мне на голову свою руку, точно Орэл Робертс, и проговорил: «Ты станешь звездой. Ты скажешь всем, что Полковник дотронулся до твоей головы».

Внутренние сомнения Элвиса не имели, однако, никакого отношения к дарованию молодого автора или его амбициям. Они были связаны скорее с политикой, вернее, намеком на политику — и это в бизнесе, который держался на одном фундаментальном правиле: каковы бы ни были личные чувства исполнителя или его политические пристрастия, никогда не стоит отталкивать от себя какую — то часть своей аудитории, которая может быть не согласна с тобой.

Элвис, правда, нарушил в общем этот принцип чувствительными заявлениями «If I Can Dream» вроде «где — то, должно быть, есть лучший мир», но песня «In the Ghetto» была в большей степени откровенной «песней — посланием», подробно обрисовывающей неизбежные последствия нищеты гетто и равнодушия общества (изначально у песни было подназвание «The Vicious Circle» («Порочный круг») и требующей сострадания к черным детям. Хотя сегодня эти заявления вполне могут показаться неострыми, а социальная направленность песни несколько смягчалась мастерством Дэвиса и абстрактной, почти сказочной формой, в которую он облек повествование, в то время ее тема оставалась неоднозначной, и даже Джордж Клейн, давний поборник ритм — энд — блюза, гордившийся своими либеральными воззрениями, остерегал Элвиса от ее записи. Однако когда Чипе заявил, что, коли так, он отдаст песню Рузвельту Гриеру, бывшему футболисту, которого он недавно переманил к себе на только что созданный лейбл AGP («Америкэн Групп Продакшнз»), Джордж тут же увидел свою оплошность и признался Элвису, что сделал ошибку, что, по его мнению, это — настоящий хит. Благодаря дополнительному ободрению со стороны Джо Элвис решился записать ее, и потому она стала первой вещью, за которую они взялись, и единственной, которую им удалось записать в период с девяти часов вечера понедельника до раннего утра вторника.

Если бы вы никогда не слышали Элвиса Пресли, а просто получили бы возможность прослушать эти двадцать три тщательно сделанных дубля песни, которые он записал в ту ночь, вы едва ли бы смогли остаться равнодушными. Пение столь ясного, почти прозрачного красноречия, столь спокойно