Кинулся выступать Алоизий Степанович, но его слушали мало.Ушли, правда, немногие, но всяк занялся своим делом. Разбились по кучкам.Где-то оживлённо спорили, где-то смеялись. Больше всего народу собралосьпослушать Кириллу.

– Вот она, настоящая Русь, – с горечью сказалподошедший Никифор Андронович, кивая на сказительницу. – Острая умом,бессребренная, да с повязкой на глазах – сама себе очи закрыла, и света белогоей не надо.

– Что это они плетут? – спросил Фандорин пространные ожерелья.

– Это лестовки. У каждого старовера такая есть. И уменя тоже. – Он достал из-под английской рубашки расшитую жемчугомленту. – Четыре треугольных «лапостка» – это Евангелия. А узелкиназываются «бобочки». По ним молитвы и поклоны считают. «Лестовка» или«лествица» – значит «лестница». У нас верят, что по ней можно на небовскарабкаться… Пойдёмте послушаем. – В толпе, сбившейся вокруг Кириллы,зашумели, загоготали. – Что это там у них? Интересно.

Оказывается, это страннице заказывали сказки.

– Про Катьку-царицу расскажи!

– Не, матушка, как немец в баню ходил!

– Про попа-постника!

А староста, дождавшись паузы, веско молвил:

– Расскажи сказку, чтоб сгодилось картину мазать.

Его поддержали, и некоторые из мужчин приготовили бумагу –рисовать.

– Да вы всё знаете… – задумчиво проговорилаКирилла. Её сухое, белое лицо было бесстрастно, без тени улыбки, хотя публикаявно ждала чего-то весёлого. – Нешто о царе Петрушке? Слыхали пропирамиду?

Этого слова мазиловцы не знали.

– Про что, матушка?

– Пирамида – это такая каменная пасха, которую надмогилой древних царей строили, чтобы им душу спасти, – объясниларассказчица и показала руками: сверху узенько, книзу широко. – Огромадная,с гору. Я в книге видала. Так что, сказывать ай нет?

– Сказывай, сказывай!

Все тем же серьёзным тоном, нараспев, Кирилла начала:

– Царь Петрушка, кошачьи глаза, свинячье рыло, издох отдурной хворобы, и поволокли его черти в преисподню. Он орёт, жалится – думает,будут его рылом в табашны угли тыкать, бриту бороду иголками на местопришивать. Знает, паскудник, сколь наблудил.

Вокруг захмыкали, а сказительнице хоть бы что.

– Ан нет. Стречает его сам Князь Тьмы, честь по чести.Так мол и так, пожалуйте ваше велико, заждалися вашей милости.

Снова предвкушающие смешки.

– Петрушка-то заробел, говорит: «Это я там был велико,а тута от лаптя лыко. Мне ба куда-нито в уголок, в тихо местечко». А Сатанаему: «Не положено, у нас все по-честному. Кто у вас царь, то и у нас». ПовелиПетрушку в чисто поле. Дали деревянну столешню большую – клади на плечи, держи.Делать нечего, положил. Сверху Петрушкины князья-министры влезли, двенадцатьчеловек. Царь-от на пиве-скоромнине мяса наел, косая сажень в плечах, а и тозакряхтел, согнулся. Министры поверху скачут, радуются. «То мы тебя тешили,теперь ты нас потаскай». Только недолго они жировали. Накрыли их черти щитоммедным, с цельну площадь, запустили толпу барчат, да попов, да купечества. Ну,князей-министров в три погибели пригнуло, а царь и вовсе едва пищит. Ладно.Положили по-над площадью зерцало серебряно, с море величиной. И на него безсчёту крестьянства да мастеровых понапустили – тыща тыщ народу. Бар, да попов скупцами в лепёху сжало, министров в блин, царя в жидку лужицу. А поверх всегокрестьянства понакинули с небес решётку из златых нитей, лёгкую. И по ней наприволье стали гулять-погуливать старцы, сироты, да молельники. И уж над ниминикого – только солнце, луна да звезды…

– Вот вам вся социалистическая программа, в чистомвиде, – усмехнулся Крыжов, поймав взгляд Эраста Петровича. – Дайтесрок. Россию-матушку так снизу тряханёт – с ног на голову встанет.

Но Фандорин повернулся посмотреть не на Льва Сократовича, ана Масу.

Японец держался в сторонке, сказку не слушал, а с важнымвидом разглядывал горшок с фикусом, горделиво поставленный под образа. ЭрастПетрович с невольным раздражением заметил, что краснощёкая Манефа переместиласьпоближе к японцу и таращится на него во все глаза, да ещё углом платка ротприкрыла.

Всё-таки в успехе, который Маса имел у слабого пола, былочто-то мистическое.

– А вы, дядечка, кто? – боязливо спросилаМанефа. – Чего это вы всё глаза жмурите? И вошли – лба не перекрестили.

Азиат даже не взглянул в её сторону, лишь задумчиво нахмурилброви.

– Может, вы – бес, в соблазн нам присланы? – всебольше робела девушка. – Во знамение последних времён?

Тут он искоса посмотрел на неё и как бы нехотя обронил:

– В собразн. Да.

Манефа мелко закрестилась.

– А я не соблазнюся. Лучше домой пойду, святой иконепомолюся.

Что, съел? – мысленно позлорадствовал Эраст Петрович.

Преждевременно.

– От собразна прятаться грех. Нетестно, – строгосказал Маса. – Выдерзять надо.

– Как это «выдержать»? – У девушки округлилисьглаза. – А коли плоть не сдюжит? Бесу, известно, большая сила дана.

Японец внимательно осмотрел её сверху донизу.

– Проть – это нитево. Гравное – дусёй не поддаться, отстарой веры не отойти. – Он перекрестился двумя перстами. – Дусёйкрепка?

– Душой – да, – тихо ответила бедная жертва.

И не стала противиться, когда Маса взял её за руку и,пользуясь тем, что все слушают сказку, потихоньку увёл из избы.

Можно было, конечно, вмешаться и испортить коту масленицу,но Эраст Петрович делать этого не стал. Во-первых, это выглядело бы мелочноймстительностью. А во-вторых, все равно занять Масу нечем. Дел никаких не было,только дожидаться, когда вернётся Одинцов.

Посетовав на общий кризис морали, который, судя поМанефиному поведению, затронул даже самые нравственно стойкие народные массы,Фандорин вышел на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха – в избе отмноголюдства было хоть топор вешай.

У крыльца заметил гурьбу ребятишек, собравшихся вокругдевочки-поводырки. Та опять что-то рассказывала – похоже, страшную сказку:голос замогильный, глаза вытаращены, а руки растопырены, будто клешни. Детитолько поойкивали.

– …Ходит – топочет – башкою ворочет, – разобралЭраст Петрович и улыбнулся. Достойная ученица подрастала у матери Кириллы – с собственнойаудиторией.