– Они должны заговорить первыми. Так положено.

Но старики начинать разговор не спешили. Повисло молчание.

Книжники рассматривали чужаков, медленно переводя глаза содного на другого. На Кириллу все четверо нахмурились – очевидно, бабе, хоть быдаже и монашеского обличья, в этом святилище было не место.

Солнце уже зашло, и в горнице становилось темновато.Евпатьевский кучер принёс из саней свечи, расставил по столу, зажёг. Старикинеодобрительно наблюдали за его действиями.

– Свечи для молитвы, – прошамкал тот, что стрясучкой. – Лучину бы запалили, и ладно.

Снова тишина. Наконец предварительный досмотр завершился.

– Ну, сказывайте, – велел все тот же дед –очевидно, он тут был за главного. – Какие вы такие люди, зачем пожаловали?Тебя, Никифор, знаем, видали, а протчие остальные кто?

И приложил ладонь к уху – видно, был ещё и глуховат.

Первым поднялся урядник как официальный представительвласти. Почтительно, но строго рассказал про самоубийства. Спросил, был лиздесь «преступник, именующий себя блаженным Лаврентием» и не призывал липоследовать злодейскому примеру.

Книжники переглянулись.

– Сам ты преступник. Бороду броешь, пуговицы сантихристовой печатью носишь, – проворчал старейшина. – А Лаврентийза-под Богом живёт. Был утресь. И про самозакопание говорил. – В этомместе все четверо, как по команде, перекрестились. – Плакался о радиХриста усопших. Но и корил их. Наставлял наших от такой страсти беречь ипрелестных посланцев, буде забредут, не слушать.

– Понятно, – усмехнувшись, протянул Одинцов и селна место, со значением поглядев на Фандорина. Взгляд означал: «Врут, пнитрухлявые. С Лаврушкой заодно».

– Кто это «пререстные посранцы», господзин? –шёпотом спросил Маса, заинтересовавшись.

– Те, кто п-прельщает. Вероятно, это про нас.

После полицейского прельщать книжников принялся АлоизийСтепанович. Красноречиво описал блага, какие сулит России всеобщая перепись,показал портфель и даже, вероятно, считая себя хитроумнейшим дипломатом,решительно отмежевался от Антихриста: мол, земство почитает Лукавого врагомчеловеческого рода и намерено биться с ним не на жизнь, а на смерть.

Закончив речь, статистик гордо оглянулся на товарищей,блеснув стёклышками пенсне.

Однако приговор старцев был твёрд. Немного пошушукавшись состальными, беззубый объявил:

– Нету нашего согласия на вашу бесовскую затею. Нечанас переписывать. Мы сами писцы.

Кохановский снова вскочил, горячо заспорил, но всё напрасно.

Никифор Андронович Евпатьев молча слушал, с каждой минутойвсе больше мрачнея.

– П-позвольте-ка, Алоизий Степанович, – поднялсяФандорин, трогая жестикулирующего статистика за плечо.

– Да-да, Эраст Петрович! Скажите им вы! Если они моимопросным формам не доверяют, пускай сами составят. Я после переделаю!

– Я не про перепись… – Фандорин подошёл к столу ивынул два почти одинаковых листка: первый из мины в Денисьеве, второй из мины вРаю. – Взгляните-ка, почтеннейшие, на эти г-грамотки. Что скажете пробумагу, на которой они написаны. Про чернила. А более всего меня интересуетп-почерк. Видите, он один и тот же.

Книжники внимательно прочли оба предсмертных послания, невзирая на их полную идентичность. Очки, видимо, здесь почитались за бесовскоеухищрение, а глаза от переписки у дедов были слабые, поэтому каждый подносилбумагу к самому носу. В общем, ознакомление с вещественной уликой продлилосьдобрых полчаса.

Эраст Петрович терпеливо ждал. Ему очень хотелосьпосмотреть, каков почерк у самих писцов. Перед ними лежало по стопкепереписанных за день страниц, но при приближении Фандорина, старики дружноперевернули листки чистой стороной кверху – чтоб чужак не поганил священноеписьмо своим взглядом.

Наконец изучили. Переглянулись. За всех ответил все тот жестарец:

– Бумага как бумага. Чернилы тож. А кем писано, неведаем. Скушно писано, без лепоты.

Остальные покивали.

Это молчаливое единодушие Фандорину очень не понравилось.

– Б-благодарю.

Забрал улики, вернулся к скамье.

Похоже, визит в Богомилово заканчивался фиаско по всемфронтам. Приезжие не сговариваясь поднялись с лавок, в нерешительности глядядруг на друга.

Что, собственно, делать дальше? Ехать? Но куда, в какуюсторону? Да и лошадям нужен отдых. Однако на гостеприимство этих мафусаиловрассчитывать не приходилось…

– А вот дайте-ка я попробую их вразумить. С Божьей-топомощью, глядишь, и выйдет, – сказал отец Викентий расстроенному АлоизиюСтепановичу.

Прошелестев рясой, обошёл вокруг стола, наклонился кглавному книжнику, зашептал ему что-то. Трое прочих стариков придвинулисьближе.

У старейшины голова затряслась ещё сильней, на лицепоявилась брезгливая гримаса, но благочинного он слушал внимательно. Нескольораз, не расслышав, переспросил:

– А?

Тогда поп слегка повышал голос. Чуткий слух Фандоринаразобрал эти несколько слов, произнесённых громче остальных.

Сначала отец Викентий сказал: «Предписание от архиерея».Потом: «По домам с иконою». И ещё: «Так договоримся или нет?».

Дослушав священника, деды о чём-то пошушукались между собой.Старейший взял клочок бумаги, что-то на нём написал, показал благочинному. Тотс возмущённым видом воздел очи к потолку.

Книжники снова зашушукались.

У Эраста Петровича и зрение было отменное, не только слух.Сделав шаг вперёд и прищурившись, Фандорин разглядел, что на клочке написанакакая-то буква, а над нею закорючка. Кажется, так в старославянском письмеобозначаются цифры.

А ещё внимание Эраста Петровича вдруг привлёк дьякон.Варнава тоже неотрывно смотрел на своего начальника, но, в отличие отостальных, следивших за странными переговорами с любопытством, имел видсконфуженный и несчастный. Лицо вытянутое, красное, глаза опущены.

Фандорин взял дьякона за рукав, потихоньку отвёл в сторону:

– Из-за чего т-торг?