Понимая, в каком направлении работает мозг Альберта, он спрашивал небрежно и даже с долей пренебрежения. И с 6 шагов он различил, что Альберт сильно обижен.

— Это пистолет моего отца, — холодно сказал Альберт, — подарок от партии. Зачем мне отдавать его тебе? Вряд ли ты вернешь его назад, да?

— Ты же его ненавидел. Зачем тебе его пистолет?

— Скажи, зачем он тебе, и я отдам. Если не за тем, чтобы убить себя… получается, ты хочешь кого-то застрелить?

— Конечно, ты проницателен, Берти. Оружие за тем и изобрели, чтобы в кого-то стрелять.

25 см, может быть, 24 с половиной — он отвлекся, чтобы взглянуть на Альберта. Тот иронично улыбался.

— Хорошо. Мне это нравится. Можешь его взять… в ящике. Возьми. Там и патроны. Можешь убить, кого хочешь.

— Ты серьезно?

— Серьезно.

— Раньше ты был против убийств, — сказал Аппель.

— Я передумал. Иногда убийство — единственный выход.

— Я раньше никого не убивал, — признался он.

— Ничего, к этому быстро привыкают.

Не отводя от него взгляда, Аппель опустил руку в ящик стола. Пистолет (23,5 см, 13,5 см, 4 см) он убрал во внутренний карман пиджака. Альберт смотрел на него, и, кроме обезличенной иронии, Аппель ничего не чувствовал за этими красивыми темными глазами.

— Я… конечно, это странно, но… я отомщу за нас, Берти.

— Как скажешь, Альрих.

Аппеля отстранили от дверного проема — в спальню вошел высокий (193 см) человек в черных перчатках. Он был узнаваем и похож на Альберта — невольно Альберт перенял профессиональную жесткость исполнителей от системы. Жестом человек велел Аппелю выйти. Он заметил лишь, прикрывая дверь, что Альберт не встал навстречу коллеге, но было ли то хамство, безразличие или норма этикета, так и не понял.

На втором этаже работали скучные и безликие персонажи, приехавшие во второй машине, за высоким человеком. Кто-то смотрел за картинами, искал в стенах, за мебелью, кто-то разрывал красивые обои в комнате Аппеля. В опустошении он присел на кровать, близ которой валялись обрывки обоев, чужие бумаги, скомканное постельное белье и, что было особенно неприятно, содержимое его чемодана.

Это все. Он больше не увидит Альберта. Это закончилось. Он коснулся рукой пиджака, чтобы проверить — пистолет был с ним, и часть Альберта была с ним, и все же он больше не услышит его голос. Между ними было 9 метров, но Альберт уже стал воспоминанием. Зачем я рассказал о тебе Катерине? Черт меня дернул говорить с ней. Он прав: все бы было иначе, не расскажи я Катерине о тебе. Ничего бы не было. Конечно, это моя зависть к ней. К этой женственности, которая привлекает обычных, как Альберт, мужчин. С какой злой усмешкой она смотрела на меня — она знала обо мне, возможно, больше меня самого. Конечно. Конечно, те 36 слов, которые я выпалил ей в глаза — они запустили несчастье, обрушившееся так стремительно на этот дом. Софи не заметила. По ее планам я должен был умереть намного раньше. Умри я раньше, никто бы не сказал Катерине 36 слов, из-за которых она решилась прыгнуть с чертового моста.

Он собрал в чемодан вещи — 36 штук, столько же, сколько слов он сказал Катерине. Какая злая ирония, конечно, а не пошли бы они все вместе — с Катериной, Альбертом, Софи, этим проклятым домом? Он встал и, игнорируя чужаков, вышел. Как ни был он правильно настроен (решительно, как он верил), он остановился напротив двери Альберта. Никого не было — только в комнатах копались черные жуки в черных перчатках. Всего 12 человек — он посчитал. Кто, черт возьми, делал двери в этом чертовом доме?

— …Не мне высказывать мнение. Но я волен высказать мнение партии: лучше человека, чем вы, найти сложно. Партии нужен человек с долгой партийной историей, с опытом работы в прокуратуре, с вашими связями в криминальной и политической полиции.

— Партия не сомневается в моей благонадежности?

— Не понимаю вас. У партии есть причины в вас сомневаться?

Аппель осмотрелся — никто не обращал на него внимания. Он прислушался — какие же отвратительные у них двери! Понятно, почему все жильцы дома осведомлены о планах друг друга.

— Что же, если вы хотите доложить партии о вашей личной связи… Не стоит — партия знает. Если у барышни нет еврейской крови и вы не собираетесь заключать с ней брак, партия готова закрыть на это глаза. Меня просили уведомить вас. Более того, мы обеспечим ей безопасность… сами понимаете.

— Вы угрожаете моей… знакомой?

— Что же, нет. Напротив. В общих интересах обеспечить ей безопасность.

— Это не имеет значения. Можете забыть об этом. Эта женщина мертва.

— Что же, это печально.

Там помолчали. Аппель боялся шевельнуться и, быть может, случайно выдать свое присутствие.

— Вы позволите обыскать ваши вещи?

— А вы имеете полномочия обыскивать членов Народной судебной палаты?

— Пока вы не стали им официально. Извините, что уж… В каких вы отношениях с хозяевами, г-н Мюнце?

— В приятельских. Знакомы давно.

— Что же, замечали, что ваш приятель питает склонность к Сопротивлению?

— Нет. Он казался мне честным человеком.

— Вас не смутило, что он женился на иностранке?

— Я не отвечаю на такие вопросы.

Высокий человек — он явно копался в чем-то, и без остановки спрашивал, как его визави относится к старым знакомым, были ли у них личные или деловые связи, понимал ли он, Альберт, в каком клубке национального заговора оказался…

— Вы давно знаете Аппеля. Вы знаете, что он был оппозиционным журналистом?

— Мне это известно. Но сейчас он служит партии.

— Вы считаете его искренним?

— Я не могу оценивать искренность Аппеля, потому что не являюсь им.

— На него писали заявления: что же, что он является… скажу деликатно, чтобы не оскорбить вас… что его интересуют не женщины.

— Я ничего об этом не знаю.

— Аппель не делал вам предложений двусмысленного характера?

— Нет. Личная жизнь Аппеля меня не касается.

Он не стал слушать после. По-прежнему его никто не замечал, и спускался он незамеченным. Исчезли обитатели, прислуга, ищейки. Первый этаж спал. Он постоял в прихожей, конечно, пытаясь запомнить, сколько пуговиц у кого на пальто, какого диаметра их шляпы, сколько… нет, незачем. Он признался себе: он мечтает, что некто спустится (хоть бы то была Катерина) и бросится на него, попросит не уезжать или сохранять бдительность, сохранить себя для лучших времен, не жалеть ни о чем, не унывать — не все ли равно, что сказать? Но никто не спустился. Он был одинок в доме с людьми,