вашего Бога верить не хочется. У вас Он специально сеет ужас и страх, а это несправедливо.

— Смерть — это вообще несправедливо, — возразил Альбрехт. — Если Бог добрый и милосердный, почему Он позволяет твориться злу? Почему мы ждем от Него справедливости, если он позволяет нам умирать?

— Наверное, проблема в том, что Бога нет, — заявила Катя. — Но, объективно говоря, если Бог есть, то… логично, что мы умираем. После смерти мы воссоединимся с Ним.

— Понимаю. Ну так отчего Бог должен заботиться, что кто-то умирает на земле? Зачем Ему нас спасать в земной жизни? В Его глазах мы бессмертны. После смерти есть счастье — рай. Напротив, Он должен радоваться, что умирает много людей, и рано умирает. В Его глазах лишение жизни человека не может быть чем-то ужасным. Смерть — это пустяк.

— Вы сейчас договоритесь, что в рай на равных условиях перенесутся преступники и их жертвы.

— Хорошая мысль, Катерина. Мне нравится.

Внезапно она рассмеялась.

— По вам опять выходит, что Бог на стороне тех, кто несправедлив. В моей стране привыкли говорить, что, ежели нет Бога, то все позволено, а у вас навыворот получается: что все позволено потому, что Бог, несомненно, есть.

Как легко размышлять о том, что не понимаешь — и как просто было перебрасываться «философией» с Альбрехтом, не осознавая, насколько он серьезен, как далеко может завести этакая софистика. Правильно она сказала: это жалкая попытка прикрыть собственные слабости и желания волей партии, Бога, Вселенной или Софи. Правильно говорил Альберт о своем чокнутом кузене: «Вера — то немногое, и самое главное, что досталось ему в наследство от матери. Я знаю, Альбрехт переживал ее смерть очень болезненно. Вера связывает его с матерью. Он знает, что ее душа сохранилась и что она ждет его за чертой смерти. Лишившись веры, он лишится надежды увидеться с ней там. Быть истинным христианином он не может, он служит партии, но у него нет сил, чтобы выбирать между своими половинками». Выбирать между своими половинками — как точно он выразился. Кто заставляет их выбирать между двумя любимыми сторонами? Бог хочет убить как можно больше, чтобы насытиться человеческим поклонением Себе — нужно же иметь безумие, чтобы до такого…

Она сжала обложку книги, чувствуя, как она слаба — и хватит легкого движения, чтобы разорвать ее пополам. Книга заскрипела в ее руках. Она бросила ее на дно чемодана и завалила оставшимися вещами.

1940

Конечно, не стоило его беспокоить. Ничего глупее, ужаснее, бесполезнее, безнравственнее (как же так?) быть не могло. Но он вспомнил, что в столе Альберта лежит пистолет — доставшийся в наследство, который он стал возить с собой после начала войны, потому что служебное оружие ему не полагалось. Конечно, заглянув к Альберту тремя днями ранее, он заметил пистолет на письменном столе, а Альберт, перехватив его взгляд, убрал оружие в ящик. Наверняка пистолет лежит там, в столе, и, быть может, если он попросит — нет, конечно, Альберт пожертвует его во имя их долгой дружбы.

— Прости, Берти, я загляну к тебе?..

Он постоял, вслушиваясь в тишину. За дверью не отвечали. Аппель нажал на ручку (неприятная ручка, 13 см), и дверь неожиданно легко отворилась. Он встал на пороге знакомой комнаты (он пытался сообразить в уме, какого она размера, но считать не получалось). Альберт, в расстегнутой рубашке, сидел в кресле у окна. Прикинув, что между ними ровно 6 шагов, Аппель внимательно уставился в его лицо; с такого расстояния различить все оттенки выражения было невозможно, но Аппель заметил, что на него не злятся и не хотят прогнать, как непрошенного гостя.

— Конечно, я зашел, чтобы попрощаться, — с поразившей его самого решимостью сказал он. — И, конечно, чтобы убедиться, что ты… — Решимости не хватило, и он замолк.

— Что я — что? — спросил Альберт.

— Что ты… лучше себя чувствуешь.

— Мне лучше. Спасибо.

Не зная, как быть, Аппель 7 раз провел носком ботинка по деревянному полу — раз, второй, третий, четвертый…

— Ты уезжаешь? Тебя отпускают? — оборвал его неловкость Альберт.

— Конечно. С чего бы меня не отпустить?

— Из-за хозяев. Я знаю, что в доме следственные мероприятия.

— А, это, — промямлил Аппель, — конечно, это… но я уезжаю выполнять воинский долг, так что они бы не посмели меня задержать. Призывной пункт — это…

Снова он замолчал, не понимая, что нужно говорить. От безразличия Альберта, вызванного далекими от Аппеля внутренними переживаниями, было тошно и страшно. Не желая признавать, что близ Альберта он чувствует себя безумно, невыносимо одиноким, он стал считать бежевые точки на обоях — первая, вторая, третья, четвертая, пятая, шестая, седьмая, девятая… нет, восьмая, конечно, восьмая, девятая…

— Мне жаль, что у нас ничего не получилось, — сказал Альберт с жутковатой отстраненностью.

— Что? — переспросил Аппель.

— Я знаю, Альрих: ты остался из-за меня.

Аппель открыл рот, чтобы потребовать не называть его Альрихом, но Альберт не дал ему возразить:

— Я сожалею, что невольно… что не разорвал нашу дружбу. Мне было хорошо с тобой, и я был эгоистом. Ты был моим другом. Я… не хотел тебя терять. Это было эгоистично. Я должен был уговорить тебя…

— Нет, не должен! — перебил его Аппель. — Я не собирался уезжать!

— Черт, Альрих, если бы ты уехал, не было бы этого! Тебе бы не пришлось брать в руки винтовку! Все, Альрих, все было бы иначе!

— Ты прав. Все было бы иначе.

Он прикусил губу, чтобы не проболтаться. Конечно, если он сейчас все выскажет, Альберт попросту убьет его, а он, как бы ни любил его, не собирался умирать немедленно. К его счастью, Альберт ничего не заметил. Они размышляли каждый о своем. Аппель уставился в окно, справляясь с желанием пройти эти невозможные 6 шагов.

— Мы больше не встретимся, Берти. Конечно, глупо говорить, что мы не встретимся, многое может измениться, но… у меня к тебе просьба. Можешь дать мне пистолет?

Краем глаза он заметил, что лицо Альберта изменилось: на нем появился страх.

— Пистолет?.. Зачем тебе мой пистолет?

— Я не могу тебе сказать. — 36 см, конечно, не 37 см, он не ошибается.

— Если ты не скажешь, зачем он тебе… пойми меня, Альрих, ты просишь у меня единственное оружие.

— Знаю. Мне не у кого больше просить. Берти, я бы сказал, если бы… Ты начнешь меня отговаривать!

— Ты застрелиться, что ли, хочешь?

Он вздрогнул.

— Нет, конечно. Берти, если я бы я хотел убить себя, я бы, конечно, уже нашел способ.

— Альрих, это именное оружие. Понимаешь?

— Я скажу, что