— Вы считаете? Она же мстительна, злопамятна, ничего не забывает, если не любит.

— Но если любит — все простит.

— Прощать любимому и любящему легче — в этом есть немного эгоизма. Ну, и желание счастья.

— Я бы с вами поспорила, Альбрехт. Как по мне, своим как раз простить очень тяжело. Я бы скорее чужим простила, нежели своим.

— Ну, не знаю.

— И Мария не сомневается после того, как приняла решение. Ее так сложно сбить! А я вот… нет во мне ее стержня. Я часто сомневаюсь.

— Сомнения — это правильно. Это явный признак интеллекта.

Были ли они у тети Жаннетт? Наверняка. Вероятно, за шахматами. Альбрехт сыграл с ней партию, заменяя кузена, который задерживался на работе.

— Мне кажется, — честно ответила она, — что религия очень ограничивает человека, его мысли и поступки. Достаточно морали, которая сковывает нас. Но, впрочем, у вас иное… воображение о Боге.

— Как интересно — это «воображение о Боге».

— Мораль партии порой противоречит религии, и вам нужно… вам нужны компромиссы, чтобы не лишиться веры в партию и веры в религию.

— Вы слишком умны в свои 16 лет, Катерина, — с улыбкой ответил Альбрехт.

— Это все шахматы, — иронично ответила она.

— Современники, Катерина, исказили истинную религию. Истинная религия никого не ограничивает. Вы знаете Софи? Что она вам сказала? Вы же спрашивали ее о своей судьбе?

— А судьба — это воля Бога? Разве Бог лишает человека права выбора?

— Это философский вопрос, — благосклонно ответил Альбрехт. — Допустим, Софи действительно знает будущее каждого из нас. Хотите знать, что она сказала мне? По ее мнению, я — страшный человек и скоро мое имя начнет внушать ужас. Таково мнение обо мне Софи. Допустим, Катерина, она права и я пришел в этот мир, чтобы исполнить озвученную роль — но кто в этом виноват? Если судьба есть, то кем она написана? Неким фатумом? Космосом? Далекими звездами? Моя вера говорит мне, что такова воля Бога. Он создал меня таким — с моими способностями, моими… желаниями. Неужели это всего лишь случайность?

— А если случайность — что тогда? — отозвалась она. — Что же, пусть ваш внутренний голос — это голос Бога, который наделил вас судьбой, а вы — лишь ее исполнитель. Спрашивается, зачем это Богу нужно? Я бы исключила фактор Софи из этого списка. Достаточно того… Если любой характер, который, нужно признать, в большей степени определяет жизнь человека, возникает не случайно, не формируется произвольно, а был заложен осмысленно природой или, хуже того, высшим провидением, если это промысел Божий…

— Фактор Софи нельзя исключить, потому что характер выковывается в том числе обстоятельствами, — возразил Альбрехт. — Софи говорит, что обстоятельства предопределены. Мы не выбираем, какими нам быть — холериками или флегматиками. Мы не выбираем семью, уровень воспитания, общественные устои. Согласитесь, Катерина, мы почти ничего не решаем в этой жизни, а что решаем, в реальности не более чем путь к судьбоносной цели. Мысли появляются в нашей голове не нашими усилиями. За нас все выполняет мозг, а мы понятия не имеем, как он работает.

— Я понимаю, о чем вы, — пожала плечами она, — но в «Книге согласия» я этого не обнаружила. Вы — сторонник мнения, что в мире нет противопоставления добра и зла и Бог управляет как добрыми, так и злыми силами, что одной рукой он казнит, а другой спасает. По вашей логике религия, конечно, никого не ограничивает — ваши действия, хорошие и отвратительные, одинаково приятны Богу, потому что заранее прописаны Им в вашем… характере или на ладони.

— Вам это не нравится, Катерина? — после паузы спросил Альбрехт.

— А кому это может понравиться? Вас как послушаешь, вы в такие дебри ломитесь, что за вас страшно становится!

— Это размышления вслух — ничего больше. Могу же я иметь свое мнение? Тут все имеют мнение — ну так и мне позвольте его иметь. Герман вот считает, что главное, что делает нас людьми, — это любовь. Правда, у него искаженное представление о любви вообще. Чем не мнение? Альберт считает, что людьми нас делает сомнение, Мария — память, Дитер — стремление к личному счастью, а Софи — наличие судьбы. Ну, а я считаю, что людьми на нынешнем этапе эволюции нас делает боль. Способность испытывать ее и осмыслять. Этим мы от животных и отличаемся — мы через нее утверждаем себя, от нее себя строим, создаем общество, а они ее только терпят. Чем человек, как примитивное животное, отличается от личности? Тем же явно, что личность свою боль не переживает бессмысленно, а осмысливает ее, подводит под нее базу, человеческие законы выдумывает, чтобы оградить себя и других от нее, и сочиняет мораль, аморальность насилия и боли — что мы без этого, без этих представлений? Как раз без этого мы — животные! Мы не признаем, что боль является фундаментом общества, это аморально, но нынешний мир невозможен без боли разной степени интенсивности. Она напоминает нам, что мы смертны, что мир опасен, что выживает сильнейший, и нам нужны законы, мораль и высокие заборы, чтобы выживать и не откатиться на прежний уровень развития. Ни один священник, ни одна проповедь о мире и человечности не пробьется в душу человека и не принесет ему милосердие и доброту, если он не знает боли. Так ребенок, еще не испытавший боли, может ударить свою мать — он не понимает, что это такое.

— Поэтому все, что вы совершите, становится хорошим?

— Нет… неизбежным, — уточнил Альбрехт. — В любой истории должен быть антагонист, Катерина. Кто-то должен сыграть роль зла. За этим нужен, например, я. Я предрасположен к этому. А вы… вы — нет. Но вы — это не я. Вы на стороне света. Можете счастливо жить с этой мыслью. Наверняка Софи вам сказала, что вы проживете счастливую жизнь, посвятив себя благотворительности, творчеству и прочему, что у нас относится к хорошим делам.

— Это просто ужасно. — Она боязливо поежилась. — Я боюсь боли. Не хочу ее испытывать. Мне нужно было родиться животным, чтобы ее не испытывать.

— Говорят, коровы плачут, отправляясь на бойню. И у вас есть кошка, она чувствует боль тоже, вы же не таскаете ее за хвост и уши, верно? Но вы осознаете аморальность таскания кошки за хвост, а кошка — нет, ей просто больно.

— Можете не повторять, что боль — это хорошо и толкает нас к осознанию… Это слишком жестоко! Мне не нравится такой Бог. Лучше бы вы верили в Бога из «Книги согласия» — в ней приятный Бог. В