I

Из большой залы в Скворешниках (той самой, в которойсостоялось последнее свидание Варвары Петровны и Степана Трофимовича) пожар былкак на ладони. На рассвете, часу в шестом утра, у крайнего окна справа стоялаЛиза и пристально глядела на потухавшее зарево. Она была одна в комнате. Платьебыло на ней вчерашнее, праздничное, в котором она явилась на «чтении», –светло-зеленое, пышное, всё в кружевах, но уже измятое, надетое наскоро инебрежно. Заметив вдруг неплотно застегнутую грудь, она покраснела, торопливооправила платье, схватила с кресел еще вчера брошенный ею при входе красныйплаток и накинула на шею. Пышные волосы в разбившихся локонах выбились из-подплатка на правое плечо. Лицо ее было усталое, озабоченное, но глаза горелииз-под нахмуренных бровей. Она вновь подошла к окну и прислонилась горячим лбомк холодному стеклу. Отворилась дверь, и вошел Николай Всеволодович.

– Я отправил нарочного верхом, – сказал он, – через десятьминут всё узнаем, а пока люди говорят, что сгорела часть Заречья, ближе кнабережной, по правую сторону моста. Загорелось еще в двенадцатом часу; теперьутихает.

Он не подошел к окну, а остановился сзади нее в трех шагах;но она к нему не повернулась.

– По календарю еще час тому должно светать, а почти какночь, – проговорила она с досадой.

– Всё врут календари, – заметил было он с любезною усмешкой,но, устыдившись, поспешил прибавить: – по календарю жить скучно, Лиза.

И замолчал окончательно, досадуя на новую сказаннуюпошлость; Лиза криво улыбнулась.

– Вы в таком грустном настроении, что даже слов со мной ненаходите. Но успокойтесь, вы сказали кстати: я всегда живу по календарю, каждыймой шаг рассчитан по календарю. Вы удивляетесь?

Она быстро повернулась от окна и села в кресла.

– Садитесь и вы, пожалуйста. Нам недолго быть вместе, и яхочу говорить всё, что мне угодно… Почему бы и вам не говорить всё, что вамугодно?

Николай Всеволодович сел рядом с нею и тихо, почти боязливовзял ее за руку.

– Что значит этот язык, Лиза? Откуда он вдруг? Что значит«нам немного быть вместе»? Вот уже вторая фраза загадочная в полчаса, как тыпроснулась.

– Вы принимаетесь считать мои загадочные фразы? – засмеяласьона. – А помните, я вчера, входя, мертвецом отрекомендовалась? Вот это вы нашлинужным забыть. Забыть или не приметить.

– Не помню, Лиза. Зачем мертвецом? Надо жить…

– И замолчали? У вас совсем пропало красноречие. Я прожиламой час на свете, и довольно. Помните вы Христофора Ивановича?

– Нет, не помню, – нахмурился он.

– Христофора Ивановича, в Лозанне? Он вам ужасно надоел. Онотворял дверь и всегда говорил: «Я на минутку», а просидит весь день. Я не хочупоходить на Христофора Ивановича и сидеть весь день.

Болезненное впечатление отразилось в лице его.

– Лиза, мне больно за этот надломанный язык. Эта гримаса вамдорого стоит самой. К чему она? Для чего?

Глаза его загорелись.

– Лиза, – воскликнул он, – клянусь, я теперь больше люблютебя, чем вчера, когда ты вошла ко мне!

– Какое странное признание! Зачем тут вчера и сегодня, и обемерки?

– Ты не оставишь меня, – продолжал он почти с отчаянием, –мы уедем вместе, сегодня же, так ли? Так ли?

– Ай, не жмите руку так больно! Куда нам ехать вместесегодня же? Куда-нибудь опять «воскресать»? Нет, уж довольно проб… да имедленно для меня; да и неспособна я; слишком для меня высоко. Если ехать, то вМоскву, и там делать визиты и самим принимать – вот мой идеал, вы знаете; я отвас не скрыла, еще в Швейцарии, какова я собою. Так как нам невозможно ехать вМоскву и делать визиты, потому что вы женаты, так и нечего о том говорить.

– Лиза! Что же такое было вчера?

– Было то, что было.

– Это невозможно! Это жестоко!

– Так что ж, что жестоко, и снесите, коли жестоко.

– Вы мстите мне за вчерашнюю фантазию… – пробормотал он,злобно усмехнувшись. Лиза вспыхнула.

– Какая низкая мысль!

– Так зачем же вы дарили мне… «столько счастья»? Имею яправо узнать?

– Нет, уж обойдитесь как-нибудь без прав; не завершайтенизость вашего предположения глупостью. Вам сегодня не удается. Кстати, уж небоитесь ли вы и светского мнения и что вас за это «столько счастья» осудят? О,коли так, ради бога не тревожьте себя. Вы ни в чем тут не причина и никому не вответе. Когда я отворяла вчера вашу дверь, вы даже не знали, кто это входит.Тут именно одна моя фантазия, как вы сейчас выразились, и более ничего. Выможете всем смело и победоносно смотреть в глаза.

– Твои слова, этот смех, вот уже час, насылают на меня холодужаса. Это «счастье», о котором ты так неистово говоришь, стоит мне… всего.Разве я могу теперь потерять тебя? Клянусь, я любил тебя вчера меньше. Зачем жеты у меня всё отнимаешь сегодня? Знаешь ли ты, чего она стоила мне, эта новаянадежда? Я жизнью за нее заплатил.

– Своею или чужой?

Он быстро приподнялся.

– Что это значит? – проговорил он, неподвижно смотря на нее.

– Своею или моею жизнью заплатили, вот что я хотеласпросить. Или вы совсем теперь понимать перестали? – вспыхнула Лиза. – Чего вытак вдруг вскочили? Зачем на меня глядите с таким видом? Вы меня пугаете. Чеговы всё боитесь? Я уж давно заметила, что вы боитесь, именно теперь, именносейчас… Господи, как вы бледнеете!

– Если ты что-нибудь знаешь, Лиза, то клянусь, я не знаю… ивовсе не о том сейчас говорил, говоря, что жизнью заплатил…

– Я вас совсем не понимаю, – проговорила она, боязливозапинаясь.

Наконец медленная, задумчивая усмешка показалась на егогубах. Он тихо сел, положил локти на колени и закрыл руками лицо.

– Дурной сон и бред… Мы говорили о двух разных вещах.

– Я совсем не знаю, о чем вы говорили… Неужели вчера вы незнали, что я сегодня от вас уйду, знали иль нет? Не лгите, знали или нет?

– Знал… – тихо вымолвил он.

– Ну так чего же вам: знали и оставили «мгновение» за собой.Какие же тут счеты?

– Скажи мне всю правду, – вскричал он с глубоким страданием,– когда вчера ты отворила мою дверь, знала ты сама, что отворяешь ее на одинтолько час?

Она ненавистно на него поглядела:

– Правда, что самый серьезный человек может задавать самыеудивительные вопросы. И чего вы так беспокоитесь? Неужто из самолюбия, что васженщина первая бросила, а не вы ее? Знаете, Николай Всеволодович, я, пока увас, убедилась, между прочим, что вы ужасно ко мне великодушны, а я вотэтого-то и не могу у вас выносить.