– Ну чего ж вы… полноте… этак руку сломаете… тут главное втом, как это обернулось, – затрещал он вновь, нимало даже не удивившись удару.– Я с вечера выдаю деньги, с тем чтоб он и сестрица завтра чем светотправлялись; поручаю это дельце подлецу Липутину, чтобы сам посадил иотправил. Но мерзавцу Липутину понадобилось сошкольничать с публикой – можетбыть, слышали? На «чтении»? Слушайте же, слушайте: оба пьют, сочиняют стихи, изкоторых половина липутинских; тот его одевает во фрак, меня между тем уверяет,что уже отправил с утра, а его бережет где-то в задней каморке, чтобы выпихнутьна эстраду. Но тот быстро и неожиданно напивается. Затем известный скандал,затем его доставляют домой полумертвого, а Липутин у него вынимает тихонькодвести рублей, оставляя мелочь. Но, к несчастью, оказывается, что тот уже утромэти двести рублей тоже из кармана вынимал, хвастался и показывал где неследует. А так как Федька того и ждал, а у Кириллова кое-что слышал (помните,ваш намек?), то и решился воспользоваться. Вот и вся правда. Я рад по крайнеймере, что Федька денег не нашел, а ведь на тысячу подлец рассчитывал! Торопилсяи пожара, кажется, сам испугался… Верите, мне этот пожар как поленом по голове.Нет, это черт знает что такое! Это такое самовластие… Вот видите, я пред вами,столького от вас ожидая, ничего не потаю: ну да, у меня уже давно эта идейка обогне созревала, так как она столь народна и популярна; но ведь я берег ее накритический час, на то драгоценное мгновение, когда мы все встанем и… А онивдруг вздумали своевластно и без приказу теперь, в такое мгновение, когдаименно надо бы притаиться да в кулак дышать! Нет, это такое самовластие!..одним словом, я еще ничего не знаю, тут говорят про двух шпигулинских… но еслитут есть и наши, если хоть один из них тут погрел свои руки – горе тому! Вотвидите, что значит хоть капельку распустить! Нет, эта демократическая сволочь ссвоими пятерками – плохая опора; тут нужна одна великолепная, кумирная,деспотическая воля, опирающаяся на нечто не случайное и вне стоящее… Тогда ипятерки подожмут хвосты повиновения и с подобострастием пригодятся при случае.Но во всяком случае, хоть там теперь и кричат во все трубы, что Ставрогину надобыло жену сжечь, для того и город сгорел, но…

– А уж кричат во все трубы?

– То есть еще вовсе нет, и, признаюсь, я ровно ничего неслыхал, но ведь с народом что поделаешь, особенно с погорелыми: Vox populi voxdei.[216] Долго ли глупейший слух по ветру пустить?.. Но ведь, в сущности, вамровно нечего опасаться. Юридически вы совершенно правы, по совести тоже, – ведьвы не хотели же? Не хотели? Улик никаких, одно совпадение… Разве вот Федькаприпомнит ваши тогдашние неосторожные слова у Кириллова (и зачем вы их тогдасказали?), но ведь это вовсе ничего не доказывает, а Федьку мы сократим. Я сегодняже его сокращаю…

– А трупы совсем не сгорели?

– Нимало; эта каналья ничего не сумела устроить как следует.Но я рад по крайней мере, что вы так спокойны… потому что хоть вы и ничем тутне виноваты, ни даже мыслью, но ведь все-таки. И притом согласитесь, что всёэто отлично обертывает ваши дела: вы вдруг свободный вдовец и можете сию минутужениться на прекрасной девице с огромными деньгами, которая, вдобавок, уже вваших руках. Вот что может сделать простое, грубое совпадение обстоятельств –а?

– Вы угрожаете мне, глупая голова?

– Ну полноте, полноте, уж сейчас и глупая голова, и что затон? Чем бы радоваться, а вы… Я нарочно летел, чтобы скорей предуведомить… Да ичем мне вам угрожать? Очень мне вас надо из-за угроз-то! Мне надо вашу добруюволю, а не из страху. Вы свет и солнце… Это я вас изо всей силы боюсь, а не выменя! Я ведь не Маврикий Николаевич… И представьте, я лечу сюда на беговыхдрожках, а Маврикий Николаевич здесь у садовой вашей решетки, на заднем углусада… в шинели, весь промок, должно быть всю ночь сидел! Чудеса! до чего могутлюди с ума сходить!

– Маврикий Николаевич? Правда?

– Правда, правда. Сидит у садовой решетки. Отсюда, – отсюдав шагах трехстах, я думаю. Я поскорее мимо него, но он меня видел. Вы не знали?В таком случае очень рад, что не забыл передать. Вот этакой-то всего опаснее наслучай, если с ним револьвер, и, наконец, ночь, слякоть, естественнаяраздражительность, – потому что ведь каковы же его обстоятельства-то, ха-ха!Как вы думаете, зачем он сидит?

– Лизавету Николаевну, разумеется, ждет.

– Во-от! Да с чего она к нему выйдет? И… в такой дождь… вотдурак-то!

– Она сейчас к нему выйдет.

– Эге! Вот известие! Стало быть… Но послушайте, ведь теперьсовершенно изменились ее дела: к чему теперь ей Маврикий? Ведь вы свободныйвдовец и можете завтра же на ней жениться? Она еще не знает, – предоставьтемне, и я вам тотчас же всё обделаю. Где она, надо и ее обрадовать.

– Обрадовать?

– Еще бы, идем.

– А вы думаете, она про эти трупы не догадается? – как-тоособенно прищурился Ставрогин.

– Конечно, не догадается, – решительным дурачком подхватилПетр Степанович, – потому что ведь юридически… Эх, вы! Да хоть бы и догадалась!У женщин всё это так отлично стушевывается, вы еще не знаете женщин! Крометого, что ей теперь вся выгода за вас выйти, потому что ведь все-таки она себяоскандалила, кроме того, я ей про «ладью» наговорил: я именно увидел, что«ладьей»-то на нее и подействуешь, стало быть, вот какого она калибра девица.Не беспокойтесь, она так через эти трупики перешагнет, что лю-ли! – тем болеечто вы совершенно, совершенно невинны, не правда ли? Она только прибережет этитрупики, чтобы вас потом уколоть, этак на второй годик супружества. Всякаяженщина, идя к венцу, в этом роде чем-нибудь запасается из мужнина старого, новедь тогда… что через год-то будет? Ха-ха-ха!

– Если вы на беговых дрожках, то довезите ее сейчас доМаврикия Николаевича. Она сейчас сказала, что терпеть меня не может и от меняуйдет, и, конечно, не возьмет от меня экипажа.

– Во-от! Да неужто вправду уезжает? Отчего бы это моглопроизойти? – глуповато посмотрел Петр Степанович.

– Догадалась как-нибудь, в эту ночь, что я вовсе ее нелюблю… о чем, конечно, всегда знала.

– Да разве вы ее не любите? – подхватил Петр Степанович свидом беспредельного удивления. – А коли так, зачем же вы ее вчера, как вошла,у себя оставили и как благородный человек не уведомили прямо, что не любите?Это ужасно подло с вашей стороны; да и в каком же подлом виде вы меня пред неюпоставили?

Ставрогин вдруг рассмеялся.

– Я на обезьяну мою смеюсь, – пояснил он тотчас же.

– А! догадались, что я распаясничался, – ужасно веселорассмеялся и Петр Степанович, – я чтобы вас рассмешить! Представьте, я ведьтотчас же, как вы вышли ко мне, по лицу догадался, что у вас «несчастье». Даже,может быть, полная неудача, а? Ну, бьюсь же об заклад, – вскричал он, почтизахлебываясь от восторга, – что вы всю ночь просидели в зале рядышком настульях и о каком-нибудь высочайшем благородстве проспорили всё драгоценноевремя… Ну простите, простите; мне что: я ведь еще вчера знал наверно, что у васглупостью кончится. Я вам привез ее единственно, чтобы вас позабавить и чтобыдоказать, что со мною вам скучно не будет; триста раз пригожусь в этом роде; явообще люблю быть приятен людям. Если же теперь она вам не нужна, на что я ирассчитывал, с тем и ехал, то…