Он встал с места и прошел несколько шагов по комнате.

– Хорошо, пусть так должно кончиться… Но как могло это всёслучиться?

– Вот забота! И главное, что вы это сами знаете как попальцам и понимаете лучше всех на свете и сами рассчитывали. Я барышня, моесердце в опере воспитывалось, вот с чего и началось, вся разгадка.

– Нет.

– Тут нет ничего, что может растерзать ваше самолюбие, и всёсовершенная правда. Началось с красивого мгновения, которого я не вынесла.Третьего дня, когда я вас всенародно «обидела», а вы мне ответили такимрыцарем, я приехала домой и тотчас догадалась, что вы потому от меня бегали,что женаты, а вовсе не из презрения ко мне, чего я в качестве светской барышнивсего более опасалась. Я поняла, что меня же вы, безрассудную, берегли, убегая.Видите, как я ценю ваше великодушие. Тут подскочил Петр Степанович и тотчас жемне всё объяснил. Он мне открыл, что вас колеблет великая мысль, пред котороюмы оба с ним совершенно ничто, но что я все-таки у вас поперек дороги. Он исебя тут причел; он непременно хотел втроем и говорил префантастические вещи,про ладью и про кленовые весла из какой-то русской песни. Я его похвалила,сказала ему, что он поэт, и он принял за самую неразменную монету. А так как яи без того давно знала, что меня всего на один миг только хватит, то взяла ирешилась. Ну вот и всё, и довольно, и, пожалуйста, больше без объяснений.Пожалуй, еще поссоримся. Никого не бойтесь, я всё на себя беру. Я дурная,капризная, я оперною ладьей соблазнилась, я барышня… А знаете, я все-такидумала, что вы ужасно как меня любите. Не презирайте дуру и не смейтесь за этуслезинку, что сейчас упала. Я ужасно люблю плакать «себя жалеючи». Ну,довольно, довольно. Я ни на что не способна, и вы ни на что не способны; дващелчка с обеих сторон, тем и утешимся. По крайней мере самолюбие не страдает.

– Сон и бред! – вскричал Николай Всеволодович, ломая руки ишагая по комнате. – Лиза, бедная, что ты сделала над собою?

– Обожглась на свечке и больше ничего. Уж не плачете ли ивы? Будьте приличнее, будьте бесчувственнее…

– Зачем, зачем ты пришла ко мне?

– Но вы не понимаете, наконец, в какое комическое положениеставите сами себя пред светским мнением такими вопросами?

– Зачем ты себя погубила, так уродливо и так глупо, и чтотеперь делать?

– И это Ставрогин, «кровопийца Ставрогин», как называет васздесь одна дама, которая в вас влюблена! Слушайте, я ведь вам уже сказала: яразочла мою жизнь на один только час и спокойна. Разочтите и вы так свою…впрочем, вам не для чего; у вас так еще много будет разных «часов» и«мгновений».

– Столько же, сколько у тебя; даю тебе великое слово мое, ничасу более, как у тебя!

Он всё ходил и не видал ее быстрого, пронзительного взгляда,вдруг как бы озарившегося надеждой. Но луч света погас в ту же минуту.

– Если бы ты знала цену моей теперешней невозможнойискренности, Лиза, если б я только мог открыть тебе…

– Открыть? Вы хотите мне что-то открыть? Сохрани меня божеот ваших открытий! – прервала она почти с испугом.

Он остановился и ждал с беспокойством.

– Я вам должна признаться, у меня тогда, еще с самойШвейцарии, укрепилась мысль, что у вас что-то есть на душе ужасное, грязное икровавое, и… и в то же время такое, что ставит вас в ужасно смешном виде.Берегитесь мне открывать, если правда: я вас засмею. Я буду хохотать над вамивсю вашу жизнь… Ай, вы опять бледнеете? Не буду, не буду, я сейчас уйду, –вскочила она со стула с брезгливым и презрительным движением.

– Мучь меня, казни меня, срывай на мне злобу, – вскричал онв отчаянии. – Ты имеешь полное право! Я знал, что я не люблю тебя, и погубилтебя. Да, «я оставил мгновение за собой»; я имел надежду… давно уже… последнюю…Я не мог устоять против света, озарившего мое сердце, когда ты вчера вошла комне, сама, одна, первая. Я вдруг поверил… Я, может быть, верую еще и теперь.

– За такую благородную откровенность отплачу вам тем же: нехочу я быть вашею сердобольною сестрой. Пусть я, может быть, и в самом деле всиделки пойду, если не сумею умереть кстати сегодня же; но хоть пойду, да не квам, хотя и вы, конечно, всякого безногого и безрукого стоите. Мне всегдаказалось, что вы заведете меня в какое-нибудь место, где живет огромный злойпаук в человеческий рост, и мы там всю жизнь будем на него глядеть и егобояться. В том и пройдет наша взаимная любовь. Обратитесь к Дашеньке; та с вамипоедет куда хотите.

– А вы ее и тут не могли не вспомнить?

– Бедная собачка! Кланяйтесь ей. Знает она, что вы еще вШвейцарии ее себе под старость определили? Какая заботливость! Какаяпредусмотрительность! Ай, кто это?

В глубине залы чуть-чуть отворилась дверь; чья-то головапросунулась и торопливо спряталась.

– Это ты, Алексей Егорыч? – спросил Ставрогин.

– Нет, это всего только я, – высунулся опять до половиныПетр Степанович. – Здравствуйте, Лизавета Николаевна; во всяком случае с добрымутром. Так и знал, что найду вас обоих в этой зале. Я совершенно на одномгновение, Николай Всеволодович, – во что бы то ни стало спешил на пару слов…необходимейших… всего только парочку!

Ставрогин пошел, но с трех шагов воротился к Лизе.

– Если сейчас что-нибудь услышишь, Лиза, то знай: я виновен.

Она вздрогнула и пугливо посмотрела на него; но он поспешновышел.

II

Комната, из которой выглянул Петр Степанович, была большаяовальная прихожая. Тут до него сидел Алексей Егорыч, но он его выслал. НиколайВсеволодович притворил за собою дверь в залу и остановился в ожидании. ПетрСтепанович быстро и пытливо оглядел его.

– Ну?

– То есть если вы уже знаете, – заторопился Петр Степанович,казалось, желая вскочить глазами в душу, – то, разумеется, никто из нас ни вчем не виноват, и прежде всех вы, потому что это такое стечение… совпадениеслучаев… одним словом, юридически до вас не может коснуться, и я летелпредуведомить.

– Сгорели? Зарезаны?

– Зарезаны, но не сгорели, это-то и скверно, но я вам даючестное слово, что я и тут не виновен, как бы вы ни подозревали меня, – потомучто, может быть, подозреваете, а? Хотите всю правду: видите, у менядействительно мелькала мысль, – сами же вы ее мне подсказали, не серьезно, адразня меня (потому что не стали же бы вы серьезно подсказывать), – но я нерешался, и не решился бы ни за что, ни за сто рублей, – да тут и выгод-тоникаких, то есть для меня, для меня… (Он ужасно спешил и говорил как трещотка.)Но вот какое совпадение обстоятельств: я из своих (слышите, из своих, ваших небыло ни рубля, и, главное, вы это сами знаете) дал этому пьяному дурачинеЛебядкину двести тридцать рублей, третьего дня, еще с вечера, – слышите,третьего дня, а не вчера после «чтения», заметьте это: это весьма важноесовпадение, потому что я ведь ничего не знал тогда наверно, поедет или нет квам Лизавета Николаевна; дал же собственные деньги единственно потому, что вытретьего дня отличились, вздумали всем объявить вашу тайну. Ну, там я не вхожу…ваше дело… рыцарь… но, признаюсь, удивился, как дубиной по лбу. Но так как мнеэти трагедии наскучили вельми, – и заметьте, я говорю серьезно, хоть иупотребляю славянские выражения, – так как всё это вредит, наконец, моимпланам, то я и дал себе слово спровадить Лебядкиных во что бы ни стало и безвашего ведома в Петербург, тем более что и сам он туда порывался. Одна ошибка:дал деньги от вашего имени; ошибка или нет? Может, и не ошибка, а? Слушайте жетеперь, слушайте, как это всё обернулось… – В горячке речи он приблизился кСтаврогину вплоть и стал было хватать его за лацкан сюртука (ей-богу, можетбыть, нарочно). Ставрогин сильным движением ударил его по руке.