«Что не так? Что? Мечта исполнится. Найду себе тихий райскийостров. Белый песок, синяя вода, много зелени, маленькие нежные колибри,говорящие попугаи, жгучая роскошь морских закатов. Буду бездельничать, пока ненадоест. Потом отправлюсь плавать на яхте, как давно хотел, не спеша, совкусом, с долгими остановками в разных портах. Буду плавать, пока не надоест.Потом…»

Очередной залп не дал ему придумать, что он станет делать,когда наплавается, к тому же следовало как-то реагировать на увлеченный рассказОрлик.

— Следы пилы и трубчатого сверла. Базальтовые блоки пола сидеально ровной поверхностью. Чтобы сотворить такое, пришлось бы вывозить встепь шлифовальные станки с электронным управлением. Прочность и точностьинструментов значительно выше современных стандартов.

— Потрясающе! — Он вдруг смутился, заметил, что в пятый разуже так восклицает, осторожно, одним пальцем, прикоснулся к темной шелковистойпряди, заправил за ушко.

Жест получался пошлейший, Кольт смутился еще больше, вдругподумал: «Взять ее с собой на остров? У нее всегда отличное настроение, никакойтоски, постоянно занята своей археологией, станет там копать и мнерассказывать, отыщет следы цивилизации пятнадцатого тысячелетия до нашей эры».

— Петр Борисович, вьюга кончилась. Теперь можно ехать, —сказала Орлик.

— Куда? Мы же договорились, комната в гостевом доме для васготова. — Он вдруг с удивлением обнаружил, что настроение у Елены Алексеевнывовсе не отличное.

Глаза усталые, тревожные, лицо осунулось, побледнело.

— Я не хочу здесь оставаться. Пожалуйста, давайте свяжемся сшофером, и я поеду домой.

— Домой?

— Я имею в виду, к раскопкам. Там тихо, мне там хорошоспится, а тут шуметь будут до утра.

Она говорила и вздрагивала от громких залпов, щурилась наяркие вспышки, нервно щелкала замком сумочки, наконец раскрыла, вытащилателефон. Сети, разумеется, не было.

— Спутниковый дома остался, — сказала она грустно и встала,— я хочу позвонить дочке, давно не слышала ее голоса, пожалуйста, отправьтеменя домой. Вы меня привезли, я без машины.

Кольт тоже встал, взял ее под руку.

— Хорошо, я отвезу вас, только объясните, что с вами? Почемувам вдруг захотелось уехать?

— Не вдруг. Почти сразу. Я не могу есть жирафов. Возможно,это моя придурь. И еще не люблю развеселые празднества, не могу быть в толпе.Тоже, конечно, придурь. К тому же господин Хот…

— Что?

— Нет, ничего — Она передернула плечами, ускорила шаг.

«Отвезу и останусь с ней, — думал Петр Борисович, — потомвозьму на остров. Интересно, как она отнесется к такому предложению? Она знаето препарате, но мы никогда напрямую не касались этой темы».

Он выбрал самый короткий путь к выходу, мимо бассейна. Черезстеклянную стену было видно, как купаются в подогретой, насыщенной полезнымисолями воде веселые пьяные гости. И тут наконец Петр Борисович определилпроисхождение мерзейшей внутренней дрожи.

Перед началом праздника он отправился в бассейн немногопоплавать, взбодриться и застал там господина Хота, в халате. Петр Борисовичсразу прыгнул в воду. Хот посидел немного, потом скинул халат, подошел к краюбассейна. У него было обычное тело пожилого, крупного, неспортивного, любящегохорошо покушать мужчины. Разве что совершенно безволосое и кожа слишкомкрасная, словно кипятком ошпаренная. Петр Борисович подумал, что Зиггипережарился в солярии.

Обычное мужское брюхо вздымалось над узкими плавками.Понятное дело, пиво, сардельки, свиные ножки. Брюхо напоминало половинуогромного красного, туго надутого мяча. В середине, там, где у всех людейпупок, было совершенно гладкое место. Ни впадины, ни шрама. Ничего.

Через мгновение Хот прыгнул в воду. Петр Борисович тут же сневероятной скоростью поплыл к кафельному краю, выскочил из воды, как пробка.Помчался в душ, долго мылся, пытаясь объяснить себе, почему не мог ни секундынаходиться в одной воде с существом, у которого нет пупка? Какая сила выкинулаего вон из бассейна?

Разные бывают патологии, мало ли, может, когда-то удалилипупочную грыжу, а следа не осталось, потому что…

Но никакого разумного, утешительного объяснения так и ненашлось. В голове звучали слова симпатичного старика садовника: «Хзэ был здесь…черт по вашему».

Москва, 1922

— Ну, в общем, я бы все равно уехать никуда не смог, —сказал профессор, выслушав подробный рассказ Федора, — няню я не оставлю, адорогу она, конечно, не выдержит. И с Маргошкой что делать?

Он был поразительно спокоен, даже весел. Он смеялся, слушая,как Гурджиев определил у Федора старый перелом, как старуха, подруга самойЕлены Петровны, вещала о графе Сен-Жермене.

Федор описывал первую встречу с Эрни за обедом, когдаГурджиев пытался заставить его молчать и представил доктору итальянцем, заикой,своим учеником. У Михаила Владимировича выступили слезы от смеха.

Федору все это не казалось таким уж смешным. ПрибежалаМарго, профессор стал вместе с ней корчить рожицы, попросил изобразить оракула.Это был новый фокус. Марго встала на задние лапы, сморщилась, выпятила губу,сложила пальцы колечками у глаз и принялась пищать что-то. Профессор хохотал доупаду, Федор тоже не удержался от смеха, Марго правда в эту минуту напоминалатоварища Гречко. Получив за представление сладкий сухарик, обезьянка уснула наплече у профессора. Он улыбался и поглаживал ее хвост.

— Что ты так смотришь, Федя? Да, я не рыдаю, не рву на себеволосы. Видишь ли, я сейчас совершенно счастлив. Миша выздоровел, Танявернулась. Я мог потерять их обоих. Миша таял на глазах, я видел, что емуосталось немного. Ночами жар под сорок. Пленки забили дыхательные пути. А Таня?Сколько еще она протянула бы в тюрьме? Ты сделал для нас невозможное.

— Я это сделал для себя.

— Я знаю, Феденька.

На этом оба они замолчали, еще немного посидели молча иотправились спать.

Федор лег как обычно, в бывшей Володиной комнате. Спатьосталось часа три, не больше.

Поезд на Петроград отправлялся уже сегодня, в одиннадцатьвечера. Это был поезд ГПУ, то есть чистый, быстрый, гарантированный отнеожиданных остановок и проверок. В одном из вагонов сотрудники спецотделавезли питерским коллегам фонографы, образцы шифров и прочую свою продукцию.

Федор не рассказал Михаилу Владимировичу, каким образомудалось ему вытащить Таню из тюрьмы, не заикнулся о письме Кобы, о свидании сгосподином Хотом. Чудесное освобождение он объяснил тем, что поставил условие:пока Таню ему не отдадут, не услышат ни слова о результатах поездки. Пусть хотьрасстреливают. И Бокий засуетился, сразу, весьма кстати, пришла телеграмма отДзержинского, вождь соблаговолил еще раз лично позвонить Уншлихту.