— Верно. На войне нужно убивать. Но, знаешь, какие у менячудные мысли есть, — сказал Ансельмо. Они теперь шли совсем рядом в темноте, ион говорил вполголоса, время от времени оглядываясь на ходу. — Я бы дажеепископа не стал убивать. Я бы не стал убивать ни помещика, ни другого какогохозяина. Я бы только заставил их всю жизнь изо дня в день работать так, как мыработаем в поле или в горах, на порубке леса. Чтобы они узнали, для чего рожденчеловек. Пусть спят, как мы спим. Пусть едят то, что мы едим. А самое главное —пусть работают. Это им будет наука.

— Что ж, они оправятся и опять тебя скрутят.

— Если их убивать — это никого ничему не научит, — сказалАнсельмо. — Всех не перебьешь, а молодые подрастут — еще больше ненавидетьбудут. От тюрьмы тоже проку мало. В тюрьме только сильнее ненависть. Нет, лучшепусть всем нашим врагам будет наука.

— Но все-таки ты ведь убивал?

— Да, — сказал Ансельмо. — Много раз убивал и еще будуубивать. Но без всякой охоты и помня, что это грех.

— А часовой? Ты шутил, что убьешь часового.

— Так ведь это шутка. Я бы и убил часового. Да. Нераздумывая и с легким сердцем, потому что это нужно для дела. Но без всякойохоты.

— Ну, пусть убивают те, кто это любит, — сказал РобертДжордан. — Там восемь да здесь пятеро. Всего тринадцать для тех, кто это любит.

— Таких много, которые это любят, — сказал Ансельмо втемноте. — И у нас их много. Больше, чем таких, которые годились бы в бою.

— Ты когда-нибудь бывал в бою?

— Нет, — сказал старик. — Мы дрались в Сеговии в самомначале войны, но нас разбили, и мы побежали. Я тоже бежал вместе с другими. Мыне очень хорошо понимали то, что делали, и не знали, как это надо делать. Апотом у меня был только дробовик, заряженный крупной дробью, а у guardia civilбыли маузеры. Я своим дробовиком их и за сто ярдов достать не мог, а они стрехсот били нас, как зайцев. Они стреляли много и хорошо стреляли, а мы передними были как стадо овец. — Он помолчал. Потом спросил: — Ты думаешь, у мостабудет бой?

— Может быть.

— Я еще никогда не видел боя так, чтобы не бежать, — сказалАнсельмо. — Не знаю, как я себя буду вести в бою. Я человек старый, вот я иподумал об этом.

— Я тебе помогу, — ответил ему Роберт Джордан.

— А ты часто бывал в боях?

— Несколько раз.

— Что же ты думаешь, как там все будет, у моста?

— Я прежде всего думаю о мосте. Это мое дело. Подорвать мостнетрудно. Но мы подумаем и об остальном. О подготовке. Все будет написано,чтобы каждый знал.

— У нас мало кто умеет читать, — сказал Ансельмо.

— Все будет написано, но, кроме того, еще всем будетразъяснено на словах.

— Я сделаю все, что от меня потребуется, — сказал Ансельмо.— Но я помню, как было в Сеговии, и если будет бой или хотя бы перестрелка, яхотел бы знать точно, что мне делать, чтобы не побежать. Я помню, в Сеговиименя так и подмывало побежать.

— Мы будем вместе, — ответил ему Роберт Джордан. — Я тебевсякий раз буду говорить, что нужно делать.

— Тогда все очень просто, — сказал Ансельмо. — Что мнеприкажут, я все сделаю.

— Наше дело — мост и бой, если бой завяжется, — сказал РобертДжордан, и эти слова в темноте показались ему немножко напыщенными, нопо-испански они звучали хорошо.

— Это очень интересное дело, — сказал Ансельмо, и, услышав,как он произнес это, просто, искренне и без малейшей рисовки, не преуменьшаяопасности, как сделал бы англичанин, и не бравируя ею на романский лад, РобертДжордан порадовался, что у него такой помощник, и хотя он уже осмотрел мост ивсе продумал и упростил задачу, отказавшись от плана захватить оба поста, атогда уже взрывать мост как обычно, — внутренне он противился приказу Гольца итому, чем был вызван такой приказ. Он пожалел потому, что подумал, чем этоможет кончиться для него и чем это может кончиться для старика. Ничего хорошегоне сулит этот приказ тем, кому придется его выполнять.

Стыдно так думать, сказал он себе, разве ты какой-нибудьособенный, разве есть вообще особенные люди, с которыми ничего не должнослучаться? И ты ничто, и старик ничто. Вы только орудия, которые должны делатьсвое дело. Дан приказ, приказ необходимый, и не тобой он выдуман, и есть мост,и этот мост может оказаться стержнем, вокруг которого повернется судьбачеловечества. И все, что происходит в эту войну, может оказаться такимстержнем. У тебя есть одна задача, и ее ты должен выполнить. Ха, как бы не так,одна задача, подумал он. Если бы дело было только в ней, все было бы просто.Довольно ныть, болтливое ничтожество, сказал он себе. Подумай о чем-нибудьдругом.

И он стал думать о девушке Марии, у которой и кожа, иволосы, и глаза одинакового золотисто-каштанового оттенка, только волосы чутьпотемнее, но они будут казаться более светлыми, когда кожа сильнее загорит насолнце, ее гладкая кожа, смуглота которой как будто просвечивает сквозьбледно-золотистый верхний покров. Наверно, кожа у нее очень гладкая и все телогладкое, а движения неловкие, как будто что-то такое есть в ней или с ней, чтоее смущает, и ей кажется, что это всем видно, хотя на самом деле этого невидно, это только у нее в мыслях. И она покраснела, когда он смотрел на нее;вот так она сидела, обхватив руками колени, ворот рубашки распахнут, и грудикруглятся, натягивая серую ткань, и когда он подумал о ней, ему сдавило горло истало трудно шагать, и они шли молча, пока старик не сказал:

— Вот теперь пройти через эту расселину, а там и лагерь.

Когда они подошли к расселине, раздался окрик: «Стой! Ктоидет?» Они услышали, как щелкнул отодвигаемый затвор, и рукоятка глухо стукнулао ложу.

— Товарищи, — сказал Ансельмо.

— Что еще за товарищи?

— Товарищи Пабло, — ответил ему старик. — Что ты, не знаешьнас?

— Знаю, — сказал голос. — Но у меня есть приказ. Парользнаете?

— Нет. Мы идем снизу.

— Тоже знаю, — сказал человек в темноте. — Вы идете отмоста. Я все знаю. Но приказ давал не я. Вы должны сказать вторую половинупароля.

— А какая первая половина? — спросил Роберт Джордан.

— Забыл, — сказал человек в темноте и засмеялся. — Ладно,туда твою душу, иди в лагерь со своим дерьмовым динамитом.

— Это называется партизанская дисциплина, — сказал Ансельмо.— Спусти курок у своей игрушки.

— Уже, — сказал человек в темноте. — Я его спустилпотихоньку двумя пальцами, большим и указательным.