– Не ворчи, Уилл. Ты всегда был так терпеливсо мной. И всё же ты не всегда был таким в душе, я знаю это.

– Я – мужчина, следовательно, подверженперемене настроений.

– И, следовательно, подвержен страстям, тыимеешь в виду… О, Уилл, Уилл, когда ты вернёшься?

Он пожал плечами:

– Год. Может, два.

– Или никогда?

– Не говори глупостей.

– Глупостей, Уилл? Да, действительно, впрошлом мы подолгу бывали в разлуке, но никогда у меня не было таких дурныхпредчувствий. Я была счастлива с тобой, Уилл. В этом я клянусь. Хотелось бымне, чтобы ты мог сказать то же самое.

– Охотно.

– Я сказала – мог бы. Не скажешь, не долженговорить. Я не хочу, чтобы ты лгал мне. Спеши же на корабль, муж мой.Возвращайся поскорее с карманами, набитыми золотом. И не ходи больше в море.

Уилл вглядывался в холодные серые глаза. Когдаона говорила так, как сейчас, она снова превращалась в ту девушку, за которойон ухаживал девять лет назад. Когда она смотрела так, как сейчас, она моглаоживить всю страсть, которую он когда-то к ней испытывал и о которой всё ещёсохранил воспоминания в дальнейшем уголке своей памяти. Но это были иллюзии,только и всего. Она отдалась в его объятия вчера, потому что ему предстоялоуйти в море более чем на год. Это было её долгом, и она отнеслась к этому как квыполнению долга. Её долг – сдаться и выполнять все прихоти мужа, если ихнельзя было победить с помощью здравого смысла и молитвы. – Муж, – спросилаМэри Адамс, – ты не хочешь мне этого обещать?

Он поцеловал её в щёку.

– Мы поговорим об этом, когда я вернусь,дорогая Мэри.

Сохрани Господь тебя и ребёнка.

Слух расползался по залам Осакского замка.«Хидееси умирает», – слышалось повсюду. Придворные, собравшиеся передопочивальней, услышали его первыми и обменялись испуганными взглядами; заисключением последних десяти лет, Япония не знала мира в течение пяти веков. Атеперь Тоетоми Хидееси умирал, и горизонт вдруг снова заволокло тучами. Стражиуслышали новость, когда она расползалась по коридорам, и невольно всталинавытяжку. Многие из них были ветеранами. Они следовали за Хидееси почти сороклет, наблюдая его взлёт от рядового самурая до полководца, которого он добилсятолько благодаря своим личным достоинствам, и от простого генерала до диктаторавсей Японии, что удалось ему только благодаря его целеустремлённости. Онпретендовал на титул не ниже квамбаку, или регента. Регента от имениупразднённых сегунов – военных правителей, которые держали в феодальномправлении всю Японию в течение столетий? Регента от имени императоров в Киото?Или регента самого бога? Солдаты предпочитали последнее.

Слух достиг женских покоев и коснулся ушейАсаи Едогими. Она ветераном не была – ей не было ещё и тридцати. Но онасчиталась ветераном интриг, которые окружали спальню Хидееси.

Слух достиг её, когда она спала. Она села впостели, глядя на офицера стражи широко открытыми глазами и не веря своим ушам.Сначала до неё не мог дойти сам факт того, что офицер находится здесь – упостели неофициальной жены квамбаку – в столь ранний утренний час. Смыслновости дошёл до её сознания потом.

И всё же в данный момент его присутствие здесьбыло самым главным событием. Он был даже моложе её самой. Невысокого роста,хотя значительно выше её господина; мелкие, тонкие черты лица хорошосоответствовали маленьким, тонко очерченным рукам. Его тело было теломмальчика. Возможно, он и был всего лишь мальчиком. Мальчиком, боготворившимЛуну и нашедшим путь в её спальню в качестве вестника смерти. Она откинулаволосы со лба, и тяжёлый чёрный водопад заструился по её плечам, сбегая заспину. Какой он её видел? На её лице не было белил, без одежды, только стёганоеодеяло защищало её от взора. Он видел её такой, какой никто, кроме Хидееси, невидел её с тех пор, как она покинула отчий дом. Он видел ту красоту её лица,которая действительно там была, ту красоту, которая, как говорили, свелаХидееси с ума, отвратила его от подобающей внешней и внутренней политики изаставила отречься от законного сына в пользу возможного сына от неё. Хидеесибыло 57, когда он пришёл в её постель, уже истощённый тридцатью годаминепрерывных войн и непрерывного отцовства, и всё же через год она забеременела.

Она знала, что говорили о ней за её спиной.Враги выискивали её любовника среди вельмож, даже среди стражи. И всё жеХидееси не сомневался, что именно он был отцом её сына. Но мальчику было сейчастолько пять лет, а его покровитель умирал. А может быть, внушаемый его именемстрах переживёт его самого?

В любом случае, ей понадобится каждыйвозможный друг внутри дворца или вне его. Так что же видел этот мальчик сейчас?Самую красивую женщину в Японии? Высокий лоб, маленький прямой нос, небольшиеглаза, казавшиеся только прорезями в гладкой смуглой коже лица, неожиданноширокий рот, который мог улыбаться с такой непринуждённостью, заострённыйподбородок… Или только любовницу своего господина?

Она слабо улыбнулась.

– Ты слишком смел, Оно Харунага.

Он подумал, что Асаи не расслышала его слов.

– Госпожа, квамбаку умирает. Последний приступпочти оборвал его жизнь, и говорят, что следующего он не переживёт. Поэтому япришёл к вам, госпожа.

Или он хотел большего? Одеяло соскользнулодаже прежде, чем она собралась спустить его намеренно. Самое гладкое плечо вовсей Японии, сказал как-то Хидееси. Как-то раз. Как давно это было… А нижеплеча самая прекрасная грудь. Одеяло было поспешно водворено на место.

– Он послал за мной?

– Он прошептал ваше имя, госпожа. Это моглобыть и зовом.

– Тогда я должна идти к нему. Одеялососкользнуло, забытое, к талии, пока она хлопала в ладоши, созывая служанок. Новедь храбрость заслужила награду. Она сможет остаться хозяйкой в этих стенахтолько при условии, если приобретёт безоговорочную преданность офицеров, командующихвойсками Хидееси, причём самые молодые из них – самые уступчивые, а потомунаиболее важные.

– Подожди, Оно Харунага.

– Да, госпожа, – воин поклонился всем телом.Едогими уже окружали три девушки, поднимая её с ложа, провожая к дальнему концуспальни, снимая ночное кимоно. Она нагнулась над решётчатым деревянным полом,выстланным циновками, и вздрогнула, когда служанки вылили ей на плечи ведрохолодной воды, потом намылили спину и снова окатили водой. Потому что, дажеесли господин умирал, никакая женщина не могла начать день без того, чтобысначала не совершить обряд омовения с головы до ног.