– Верно, предписано. Генерал-губернатором. Но по частидознаний я подчиняюсь не губернским властям, а Департаменту полиции, так чтопокорнейше прошу извинить. Хотите присутствовать при задержании – извольте, нотолько не мешайте. Желаете отойти в сторонку – воля ваша.

Эраст Петрович помолчал. Сдвинул брови, глаза грозноблеснули, но гром с молнией так и не грянули.

После паузы статский советник сухо сказал:

– Хорошо. Мешать не стану, но присутствовать буду.

В восемь часов вечера все было готово к операции.

Дом на Поварской обложили еще с половины седьмого. В первом,ближнем кольце оцепления было пятеро агентов: один, в белом фартуке, соскребалснег у самых дверей одноэтажного дома за номером двадцать восемь; трое, самыещуплые и низкорослые, изображая подростков, лепили снежную крепость во дворе;еще двое чинили газовый фонарь на углу Борисоглебского переулка. Второе кольцо,из одиннадцати филеров, расположилось в радиусе ста шагов: трое „извозчиков“,„городовой“, „шарманщик“, двое „пьяных“, четверо „дворников“.

В пять минут девятого по Поварской на санях проехали Бурляеви Фандорин. На облучке вполоборота сидел начальник филеров Мыльников,показывал, как и что.

– Отлично, Евстратий Павлович, – одобрил приготовленияподполковник и победительно посмотрел на статского советника, за все время непроизнесшего ни слова. – Ну что, господин Фандорин, умеют мои людиработать?

Чиновник отмолчался. Сани свернули в Скарятинский, немногоотъехали и встали.

– Сколько их там, голубчиков? – спросил Бурляев.

– Всего, не считая Ларионова и его кухарки, восемьсубъектов, – уютно окая, принялся объяснять Мыльников, пухлый господин навид лет сорока пяти в русой бородке, с длинными волосами в кружок. – Вшесть, как приступили к оцеплению, я, Петр Иванович, изволите ли видеть, своегочеловечка заслал, как бы с заказным письмом. Кухарка ему шепнула, что чужихтрое. А после еще пятеро припожаловали. Личности все нам известные, и списочекуж составлен. Шесть лиц мужеского пола, два женского. Кухарке мой человечеквелел у себя в каморке сидеть и не высовываться. Я с соседней крыши в окошкоподглядел – веселятся нигилисты, вино пьют, уже петь начали. Революционнаямасленница.

Мыльников сам же и подхихикнул, чтобы уж точно не осталосьсомнений: последние слова – шутка.

– Я полагаю, Петр Иванович, брать пора. Не тоналакаются, в кураж войдут, могут и сопротивление оказать, с пьяных-то глаз.Или какая ранняя пташка на выход потянется, придется силы дробить. Надо ведьего будет аккуратненько взять, на отдалении, без шума, а то остальныхпереполошим.

– Может, вы, Евстратий Павлович, мало людей привлекли?Все-таки восемь человек, – засомневался подполковник. – Говорил явам, что хорошо бы еще из участка городовых взять, третьим кольцом растянуть подворам и перекресткам.

– Ни к чему это, Петр Иванович, – беззаботнопромурлыкал Мыльников. – У меня волкодавы натасканные, а там, прошупрощения, мелюзга, мальки – барышни да студентики.

Бурляев потер перчаткой нос (к вечеру стало примораживать):

– Ничего, раз мальки про Храпова уже знают, значит,кто-то из них к большой рыбине ход имеет. С Богом, Евстратий Павлович,приступайте.

Сани снова проехали по Поварской, только теперь лже-извозчиквывесил на оглоблю фонарь, по этому сигналу второе кольцо подтянулось ближе.Ровно в восемь тридцать Мыльников свистнул в четыре пальца, и в тот же мигсемеро агентов вломились в дом. Сразу следом вошло начальство – Бурляев,Мыльников и Фандорин. Остальные растянулись в цепочку и встали под окнами.

В прихожей Эраст Петрович выглянул из-за спины подполковникаи увидел просторную гостиную, сидевших за столом молодых людей, барышню упианино.

– Не вставать, башку прострелю! – страшным, совсемне таким, как давеча, голосом грянул Мыльников и ударил рукояткой револьвера влоб рванувшегося со стула студента.

Тот, разом побледнев, сел, из рассеченной брови заструилсяалый ручеек. Прочие участники вечеринки завороженно уставились на кровь, никтоиз них не произносил ни слова. Агенты быстро расположились вокруг стола, держаоружие наготове.

– Два, четыре, шесть, восемь, – быстро пересчиталпо головам Мыльников. – Еремеев, Зыков, по комнатам, живо! Еще один долженбыть! – И крикнул, уже в спину филерам. – Про нужник не забудьте!

– Однако, однако, что все это значит! – дрогнувшимголосом воскликнул очкастый, с эспаньолкой, что сидел во главе стола –очевидно, хозяин. – У меня именины! Я инженер Трехгорного цементногозавода Ларионов! Что за произвол!

Он ударил кулаком по столу и поднялся, но стоявший сзадиагент железной хваткой обхватил его за горло, и Ларионов сбился на хрип.

Мыльников веско сказал:

– Я те покажу именины. Кто еще дернется – пулю в брюхо,без разговоров. У меня приказ: при сопротивлении стрелять без предупреждения.Сидеть!!! – гаркнул он на белого от боли и ужаса инженера, и тот плюхнулсяна стул.

Еремеев и Зыков вывели из коридора согнутого в три погибеличеловека с заломанными за спину руками и швырнули на свободное место.

Бурляев откашлялся, выдвинулся вперед. Очевидно, подошел егочеред.

– Хм, господин коллежский асессор, вы уж чересчур. Надоже в людях разбираться. Кажется, нас ввели в заблуждение. Тут не бомбисты, авполне приличная публика. И потом, – он понизил голос, но все равно былослышно, – я же просил вести себя при задержании поделикатней. Зачем это –револьвером по голове, руки заламывать? Право, нехорошо.

Евстратий Павлович недовольно насупился, забурчалвполголоса:

– Господин подполковник, воля ваша, а я бы с этойсволочью по-свойски поговорил. Вы только все испортите своим либерализмом.Дайте мне их на полчасика – соловьями запоют, честное благородное слово.

– Ну уж нет, – прошипел Петр Иванович. – Отваших методов увольте. Я и сам все, что нужно, выясню. – И громко,обыкновенным голосом, спросил. – Господин Ларионов, что у вас за тойдверью, кабинет? Не возражаете, если я потолкую там с вашими гостями, поочереди? Вы извините, господа, но чрезвычайное происшествие. –Подполковник обвел глазами задержанных. – Сегодня утром злоумышленникамиубит генерал-адъютант Храпов. Тот самый… Я вижу, вы не удивлены? Что ж, об этоми потолкуем. Если не возражаете.

– „Если не возражаете“, о Господи! – скрипнулзубами Мыльников и в сердцах рванулся в коридор, опрокинув по дороге стул.