Деталей этой теории я, признаться, не раскусил, но основнаяконцепция возвращения «SHIFT» заключается в том, что, если достаточноеколичество трендсеттеров начнет использовать заглавные буквы в своихэлектронных письмах, на чатах и в СМС, стадо последует за ними.

— Ты ведь пока не присоединился, так?

Я прокашлялся.

— Понимаешь, в этом отношении я своего рода агностик.

— Агностик? В смысле, ты не уверен, что заглавные буквысуществуют?

Временами Лекса могла зацикливаться на буквализме.

— Нет. Я в них верю. В общем, сам видел несколько штук.Но вот в том, существует ли в движении…

— О чем вы, ребята, толкуете?

Лекса повернулась к Джен, глаза ее заблестели от перспективыразговора на интересную для нее тему.

— Ты знаешь, что никто больше не использует заглавныебуквы? Просто долбят по нижнему регистру, как будто они не знают, гденачинается предложение?

— Ага. Я терпеть этого не могу.

Хорошо причесанная улыбка Лексы воссияла в розоватом сумраке.

— Значит, тебе нужно присоединяться к движению «SHIFT».Какой у тебя электронный адрес?

— Гм… Лекса, можно я перебью? — вклинился я.

Она остановилась, хотя уже успела отстегнуть от поясакарманный компьютер, чтобы принять контакт-информацию Джен.

— Мы пришли сюда по очень важному поводу.

— Конечно, Хантер.

Она нехотя вернула крохотный компьютер на пояс.

— А что случилось?

— Мэнди пропала.

Лекса скрестила руки.

— Пропала? Поясни.

— Она должна была встретить нас в Чайна-тауне сегодняутром, — сказал я. — И не пришла.

— Ты пробовал ей позвонить?

— Мы звонили и по сигналу нашли это.

Я показал телефон Мэнди.

— Это ее телефон, — сказала Джен. — Онвалялся в заброшенном доме поблизости от места, где мы должны были встретиться.

— Это настораживает, — согласилась Лекса.

— Более чем, — уточнила Джен. — В телефонеесть картинка. Она нечеткая, но в общем пугающая. Мы боимся, как бы с Мэндичего не случилось.

Лекса протянула руку.

— Можно?

— Мы надеялись, что ты посмотришь.

* * *

Использовать кинематографическое оборудование Лексы длятого, чтобы рассмотреть цифровую фотографию размером с почтовую марку, было всеравно что использовать космический челнок для того, чтобы добраться до концаулицы. Но результат оказался потрясающим.

На гигантском плоском экране Лексы последняя фотографияМэнди выглядела во сто крат более зловещей. Теперь стало ясно, что это за косойбелый разрез — проем между листами ограждения заброшенного дома, сквозь которыйлился солнечный свет. Очевидно, снимок был сделан изнутри, всего в несколькихшагах от того места, где мы нашли телефон.

— Похоже, было не заперто, — сказала Джен.

Ее пальцы проследили темную змейку на ярком пятне: цепочкасвободно висела между створками, на ее конце угадывались очертания замка. Проемказался достаточно широким, чтобы в него мог протиснуться человек.

— Значит, у Мэнди был ключ, — заметил я. —Она сказала, что хочет показать нам кое-что.

— Но когда она открыла проход, там уже кто-тобыл, — предположила Джен.

Я, прищурившись, посмотрел на кляксу в самом темном углукартины. Увеличенная до такого размера, она казалась менее похожей на лицо. Аесли похожей, то на лицо, скрытое за маскирующими компьютерными багами, с ихпомощью на телевидении прячут физиономии тех, кто не хочет, чтобы их узнали.

— Как по-твоему, Лекса, это лицо?

Она тоже прищурилась.

— Да, может быть.

— А ты можешь его как-нибудь прояснить? — спросилаДжен.

Лекса скрестила руки.

— Прояснить? Ты о чем?

— Ну, сделать так, чтобы оно было больше похоже налицо. Как в полицейских шоу, когда спецы из ФБР проделывают на компьютере соснимками такие штуки.

Лекса вздохнула.

— Позвольте вам кое-что объяснить, ребята. Эти сцены изшоу — подделки. Сделать размытую картинку более четкой физически невозможно,информация уже утрачена. Кроме того, когда дело доходит до лиц, ваши мозгилучше любого компьютера.

— А ты не можешь помочь нашим мозгам? — спросил я.

— Послушай, я создавала океанские волны, сталкивающиесямашины, вращающиеся астероиды. Стирала прыщи с рук кинозвезд, устраивала снег идождь, даже добавляла дымок к дыханию одной актрисы после того, как онаотказалась взять в рот зажженную сигарету. Но знаете, что самое сложное вкомпьютерной анимации?

— Человеческое лицо? — осмелилась предположитьДжен.

— Именно.

— Потому что оно подвижное?

Лекса покачала головой.

— Люди не особо экспрессивны. Лица обезьян болеемускулисты, у собак больше глаза, у котов очень эмоциональные усы. Нашидурацкие уши даже не двигаются. Из-за чего труднее всего делать человеческиелица, так это из-за человеческой аудитории. Мы люди, и мы всю свою жизнь тратимна то, чтобы научиться читать лица других. Мы можем обнаружить искру гнева налице другого человека с расстояния в сотню ярдов сквозь завесу тумана. Наш мозг— это машина для превращения кофе в анализ выражений лиц. Попейте и убедитесьсами.

Я проглотил холодный остаток из бумажного стаканчика иуставился на изображение. Это лицо, решил я, и оно начало казаться знакомым.

— Хотя, откровенно говоря, возможно поможет это.

Лекса встала, но за мышку не взялась. Она подошла ккухонному столу, выдвинула длинный, плоский ящик и, с треском преодолеваясопротивление, вытащила большущий лист вощеной бумаги, в такую заворачиваютсэндвичи. Затем приложила полупрозрачный лист к экрану.

— Никогда никому не говорите, что услышали это от меня,но в некоторых случаях размытое изображение узнается лучше, чем четкое.

Мы с Джен ахнули. Сквозь дымку бумаги проступили знакомыечерты.

Это было лицо человека, который гнался за нами в темноте.Теперь лысая голова была очевидна, тяжелый лоб и детские губы, все связалосьвоедино. Лекса оказалась права: укрупнение пикселей, темнота в сочетании свощеной бумагой позволили нам прочесть выражение лица. Этот тип был энергичен,решительно настроен и полностью владел собой.

Он нападал на Мэнди, как пытался напасть на нас.