Моего отца отпели в нашем доме под вечер того же дня. Эти Долорес взяли на себя улаживание всех формальностей. Они пытались выглядеть добряками, чтобы мы молчали об условиях труда на их землях. Хотела бы я уметь разбираться в этих вещах, но я ничего не знаю о борьбе и эксплуатации, как и моя мать, Марко, а тем более остальные бездельники, которые оплакивали моего отца в нашем доме. Все ротозеи перестали следить за новичками в доме Химены, чтобы притащить свои стулья поближе к моему усопшему отцу. Каталина, плакавшая так сильно, что оросила пол на кухне, объявила мне: вот и всё, вот и всё, вот оно, это несчастье – еще одно доказательство близости конца света. А я, мало что чувствовавшая и говорившая ещё меньше, ответила: да, миру пришёл конец, и она обняла меня так, как обнимают незнамо кого. Во дворе, среди живых кроликов, я искала лицо отца и думала: нет-нет-нет, он умер сегодня, но наша жизнь продолжится завтра. Пыталась убедить себя в этом, сеньор. А моего отца среди кроликов уже не было.

Я считаю, сеньор, что наступление конца света – это восприятие того, что время (я имею в виду стрелки часов) перестает иметь тот смысл, который мы придавали ему до сих пор. Я ощутила это на похоронах отца. Моего отца, который всего несколько часов назад был жив и трудился на участке земли, который он собирался купить. Я чувствовала, что настоящее, прошлое и будущее сосуществуют в доме, полном людей и кроликов, вокруг опустевшего тела, которым всего несколько часов назад был мой отец. Там-то я и подумала, что моё нутро пылает, ибо время теперь лишилось смысла. Прерывание времени, сеньор, – признак того, что мир себя убивает.

«Забери отсюда свою сестру, я терпеть не могу, когда она скрежещет зубами», – велела мне мать. «Мама, ты прекрасно выглядишь в чёрном». – Её лицо не дрогнуло, но она сказала: «Моя маленькая Лея, мы остались одинёшеньки». А внутри у меня, вы же знаете, какое жжение. И я почувствовала себя кроликом, которого она выбрала, чтобы спасти. Я попросила Марко посадить мою сестру в инвалидное кресло и ждать меня снаружи. Затем присела на корточки, чтобы поочередно заглянуть кроликам в глаза, и открыла им дверцу клетки. «Что ты делаешь, Лея? Ты же заполонишь дом кроликами», – сказала Каталина, а я ответила, что эти животные имеют чуть ли не больше прав проститься с моим отцом, чем столько надоедливых односельчан.

Мой отец любил напевать мне: в китайском лесу заблудилась китаяночка, и, поскольку я тоже блуждал, я её повстречал. Он повторял мне это в детстве, укладывая спать, или когда кормил завтраком. А иногда этой песней встречал меня на автобусной остановке по возвращении из школы. Потом я выросла, и отец объяснил мне, что когда пашешь землю, когда ты сталкиваешься с бескрайними просторами поля, то с готовностью подвергаешься смертельной опасности. Жизнь так чудесна, говаривал он, что в любой момент земля, гора, лес или поле могут поглотить тебя. И вот земля, по которой он ступал, убила моего отца, поле съело его, как сам он ел кроликов. Мой отец был добрым человеком, постоянно мечтавшим вернуть свои земли. Ведь участок, на котором он трудился всю жизнь, раньше принадлежал ему, его семье, но он продал его этим Долорес, чтобы купить инвалидное кресло моей сестре. Отец научил меня тому, что, несмотря на страдания, мы не с теми, кто плачет. Вот почему в нашем доме плачут только в подушку. Обратите внимание, каким был мой отец – однажды он взял меня за руку и изрёк: «Если я умру слишком рано, то подарю тебе мои непрожитые годы». И как же теперь быть, папа, как же теперь быть, думаю я всё время.

Марко и Каталина сидели со мной на скамейке напротив церкви и покуривали марихуану, как вдруг я взглянула на сестру и бросила ей: «Нора, думаю, если кому и надо уехать отсюда, так это тебе». «Лея, да ты жёстче плуга», – сказала мне Каталина, а Марко повторил: «С тобой происходит такое, Лея, потому что ты мало плачешь». Хотя дело в том, что я во всём люблю ясность, поэтому, если Нора мало чего понимает в жизни, ей гораздо проще, когда я преподношу всё в разжёванном виде. «Нора, – продолжила я, – папы больше нет, он не вернётся, и когда сегодня утром он пообещал тебе спеть по возвращении – мой отец пел ей: когда лодка проплывала, лодочник сказал мне, – ну, короче, это ложь, он не собирается возвращаться». Нора, понимавшая больше, чем выказывала, открыла рот, и я подумала, что она сейчас закричит, но она просто смотрела на меня с отвисшей челюстью. Очень жаль, Нора, правда. И тогда я вонзила ногти в её предплечья, а соседская собака, которая была с нами, очень громко залаяла на меня, решив, что я нападаю. Но я впилась ногтями в сестру, поскольку Норе нужно было выплакаться, а она по причине чьей-нибудь смерти или отсутствия кого-нибудь не делает этого. И слёзы закапали почти сами собой, как в то летнее воскресенье, когда Эстебан убил нашу суку.

Я на секунду умолкаю, и сеньор опережает меня словами: «Да, те, кто уходит, остаются». Спасибо, сеньор, но мне пока не нужны эти ваши слова. И он опускает глаза, а я продолжаю.

У Хавьера походка рослого человека, и он всегда тратит много времени на то, что делает. А я, напротив, всюду хожу очень быстро. Когда я была маленькой, односельчане, завидев меня, говорили: «Вот и летучая газель! Летучая газель!», поскольку я была непоседой. По пути к дому Каталины я мчалась по дорожкам, ибо окружающая зелень выглядит приятнее, когда бежишь. И нередко возвращалась домой с исцарапанными ногами, поэтому мать вела меня в ванную, мыла, а потом промывала ранки перекисью водорода. Я молча терпела боль, ведь мама заботилась обо мне ласково и не спеша. Понятно ли вам, что из двух её дочерей я любимая, здоровая, у меня есть будущее. Так что моя мать во время этих процедур обращалась со мной, как с фарфоровой вазой, рассказывая мне о цветах, которые, как ей представлялось, растут в лесу, куда нам запрещено ходить. Она говорила мне, что лилейники растут медленно, будучи такими же ленивыми, как улитки, и что королевские серьги – это цветы, которые всегда смотрят в землю, спрашивая себя, почему их стебель удлиняется и отдаляет их от земли.