У них на двенадцать ночи назначен сбор. Если взять... — Он не докончил. Дал нам самим оценить значение операции. Взять — значит ликвидировать крупнейшую и опаснейшую банду. Главное — самого атамана. Соблазнительно. Но не треп ли насчет кладбища и двенадцати часов. Может, очередная провокация. Елисеев будто угадал мои мысли: — Это выдали мне на следствии...

— Кто? — вырвался я с вопросом. — Длинноногий?

— Нет. Перец. Побоялся, что пустят в расход за иностранцев.

Полагая, что я удовлетворен ответом, он продолжал неторопливо:

— Приметы Штефана: выше среднего роста. Строен, физически развит. Лицо узкое, черты правильные. Глаза темные, внимательные. Ходит в австрийской шинели... Солдатской, хотя сам офицер...

Пока Елисеев все это говорил, я испытывал чувство удивления и растерянности. Припомнился тот пленный, который встретился нам за Домом Свободы. Правда, по описанию Елисеева не все было схожим. Во всяком случае главная, на мой взгляд, деталь отсутствовала, и я поторопился уточнить:

— На мизинце перстенек с чертом?

И тут Елисеев меня ошарашил:

— Обручальное кольцо.

Потребовалось усилие, чтобы я не выругался с досады. Все же сорвалось слово:

— Дьявол!

Меня не поняли. Прудников истолковал восклицание по-своему:

— Да, наконец, напали на след. Кое-что прояснело...

— Я не об этом...

Елисеев через плечо глянул на меня. Теперь догадался:

— Или встречал?

— Да.

Стыдно было признаться, но все равно надо. И я рассказал о том, как мы задержали военнопленного и потом отпустили.

— Дураки! — вспыхнул Гудович. — Из рук выпустили. — Он с отчаянием хлопнул ладонью по колену. — Ну? Ну, что мне с вами делать? Что?

Прудников растерянно смотрел на меня и морщился, дескать, эх вы, растяпы.

Один Елисеев ничем не выразил своего отношения к рассказу и по-прежнему шуровал железкой в «буржуйке». Потом, когда страсти улеглись, с усмешкой вроде произнес:

— Я бы тоже отпустил.

Гудович насторожился:

— Как понять?

— А так... И ты бы отпустил. И он. — Елисеев показал на Прудникова. — Улик никаких. Подозрений тоже. Нельзя же всех, кто в австрийской шинели, хватать. Чушь! Да и кольцо он стал носить недавно. Неделю как. Прежде гулял с перстеньком.

— Вот, вот, — подхватил я. — Мы чёрта искали.

— Тьфу! — не успокаивался Гудович. — Упустить! Надо же...

Но я был вроде оправдан и не обращал внимания на реплики начальника охраны города. Слушал Елисеева. Тот говорил о деле и давал советы, как лучше подойти к кладбищу и взять атамана.

Когда инструктаж закончился, Гудович снова поругал меня и строго-настрого предупредил:

— Если не возьмете... В общем, под личную ответственность...

Под личную ответственность! Страшно звучит. И до этого разговора я понимал, что мы должны поймать Штефана и поймаем в конце концов, но сейчас задача встала остро — сегодня ночью. Взять в двенадцать часов. И все. Отвечаю лично.

Днем все детали операции были продуманы до тонкостей. Тайна сохранялась полностью. Отряд не знал о новом маршруте объезда. По графику мы должны были двинуться к вокзалу. Для бойцов так и осталось это направление. Лишь Маслов и Карагандян получили указание еще засветло отправиться пешими к кладбищу и с наступлением темноты засесть в удобном для наблюдения месте. Они двое знали и задачу и план операции. Знал еще Плахин, он просился вместе с ребятами в разведку, но я не разрешил: недавно только оправился от ранения, надо беречь парня.

Волновался я. До самого вечера не находил себе места. Рисовал мысленно события предстоящей ночи, гадал, взвешивал, опасался, отвергал. Выехали в девять вечера, позже обычного. Это вызвало у ребят недоумение, но я объяснил задержку тем, что начальник охраны города позвал нас с Прудниковым к себе и предупредил о возможной провокации беляков в районе тюрьмы. Действительно, в конце Московской улицы, у самого Чимкентского тракта днем собирались группами люди, подходили к воротам тюрьмы, пытались через стены переговариваться с заключенными там белогвардейцами — членами бывшего Туркестанского комитета Временного правительства. Готовился или налет, или побег.

Отряду надо было добраться до Кладбищенской улицы часам к одиннадцати, показать себя бандитам — они, конечно, перед сбором проверят обстановку — и проехать мимо кладбища, исчезнуть и тем самым успокоить налетчиков, притупить бдительность. Ночь была сырая, но без дождя. Тучи висели над городом, затемняя и без того погруженные в серую мглу улицы. Все тонуло в вязкой тишине. Собаки, и те притихли. Одно лишь слышали мы в ночи — это звонкую трель караульных трещоток. Сторожа на базарчиках напоминали о себе. У Сергиевской церкви мы передохнули. Ребята, не ведая о предстоящем бое, вели себя обычно: переговаривались вполголоса, шутили. Я был молчалив и сосредоточен. Беспокойно вслушивался и вглядывался в ночь, будто мог что-то услышать или учуять.

Плахин сказал мне, раскуривая самокрутку:

— Ночь, как ночь... А дрянная какая-то. Затаенная.

Я не ответил, хотя думал о том же. Напоминание заставило еще больше встревожиться.

Кончили передых, стали спускаться по Ассакинской вниз. Придерживал все время отряд, чтобы лошади шли спокойно, без напора. Мне казалось, что быстрый шаг насторожит бандитов — мол, спешат к кладбищу, к сбору хотят поспеть. Нет, нет. Не спешим, едем медленно, ничто нас не интересует.

На выходе к Кладбищенской я задумался: а правильно ли мы делаем, что движемся к самому логову бандитов. Не спугнем ли? Вчера только произошла стычка в гостинице, нынче отряд оказался на кладбище. Хоть и проедем мимо, но все же напомним о себе. Не повернуть ли? Однако мысль эту отбросил. Операция согласована, и если изменим на ходу, то возможную неудачу Елисеев отнесет именно за счет нарушения замысла. Отбросил. И зря. Пожалел позже.

Зацокали копыта по Кладбищенской. Тут уж настоящая тишина. Мертвая. Рядом с дорогой длинный забор и за ним могилы. От одного такого соседства становится жутковато.

Прошу ребят: разговаривайте! Сам стал перекидываться словами с Плахиным. Насчет ранения спрашивал, уже который раз, насчет родителей и прочих родственников. Он понимал и отвечал громко, обстоятельно...

Вот и ворота. Заперты. Тоже порядок. Сторожа с вечера накидывают на створки огромный замок, кладут вдоль длинную жердь. И все-таки каждую ночь с кладбища тянут кресты на дрова, выкапывают свежих мертвецов, снимают с них золотые крестики, колечки, рвут коронки и искусственные зубы, если, конечно, тоже золотые. Раздевают и разувают. А ворота на запоре. Говорили, что сторожа действовали заодно с грабителями, и добыча делилась поровну. С согласия сторожей, видно, на кладбище поселились и бандиты. В склепах, вроде ночлежки