Но это все слухи. Нынче, через час буквально, мы увидим своими глазами, как устроились бандюги под сенью крестов и надгробных памятников.

Пока тишь. Ни звука. Где-то за дувалом таятся Карагандян и Маслов. Стынут — земля-то сырая.

Отряд прощелкивает копытами мимо. Ребята в недоумении — почему движемся не по маршруту и почему, если уж попали к кладбищу, не делаем обычной остановки. Прежде у ворот стояли минут пятнадцать-двадцать, давали передых коням. Сегодня даже не замедлили шага, ребята переговариваются, а я прикусился, слушаю, не подадут ли какого сигнала дозорные. Весь напрягся. Плахин тоже. Ветер чуть трогает голые ветви, бередит тихим стуком тишину. И все. Метнулась беззвучной тенью от забора собака бездомная, побежала вдоль улицы — спугнули ее кони — тоже, видимо, готовилась пограбить мертвецов.

Кладбище уже позади, свернули влево, проследовали по тихому переулку до пустырька. И через него дальше, к одинокому домику с садом. И дом и сад заброшены.

Шепотом командую:

— Стоп, десятка! Остальные дальше, за мной.

Плахин придерживает коня, заставляет группу остановиться. Я еду со второй десяткой вдоль арыка. Шагов триста. Теперь цокот уже не слышен, можно предположить, что отряд удалился.

Останавливаюсь. Не слезая с коня, объявляю ребятам:

— Здесь спешимся. Кони с коноводами подождут. Сами — назад, к кладбищу!

Коротко поясняю суть дела. Главное — осторожность и тишина. Идти по-кошачьи, зубы стиснуть, язык прикусить.

Шагаем той же дорогой к домику. Плахин уже разместил свою десятку в саду, укрыл за деревьями. Она остается здесь как резерв. По сигналу — на коней и к нам. Может статься, что бандиты попытаются уйти, и тогда Плахину придется настигать их лошадьми и винтовками. Мы не знали, сколько человек соберет Штефан, но при любом числе это сила, с которой надо считаться.

Шепчу Плахину напоследок:

— Два свистка — выносись на конях и прямо к воротам. Три — объезжай вдоль забора, держи беглецов.

Свист Карагандяна он знает, поэтому ни с чьим другим не спутает.

— Пошли!

Винтовки прижали к шинелям, чтоб не гремели. Ступаем действительно по-кошачьи. Только иногда кто-нибудь угодит в лужу — булькнет вода, чавкнет грязь — и снова тишина.

Недалеко от ворот развалины какого-то строения, дождями или временем сбиты стены и рассыпан кирпич. Напротив — низкий дувал, тоже кем-то разрушен наполовину — через него легко перелезть и очутиться на кладбище. Место удобное.

Устраиваемся за естественные укрытия — кто за дерево, кто у стен, кто под кустом. Под себя кирпичи, так легче ждать, ноги не занемеют.

Время приближается к двенадцати. Плахин перед нашим уходом взглянул на свои огромные с тремя крышками часы — «Павел Буре» — и сказал: «Без двадцати». Сейчас, значит, без десяти или того меньше. Пора стекаться дружкам. В порядочной банде должна соблюдаться дисциплина. Да и атаман вряд ли будет ждать.

Пока никаких признаков. По-прежнему безмолвно. Один ветер прогуливается по макушкам деревьев, тихонько трогает их, и они перешептываются.

Каркнула ворона. Улетела. Еще каркнула. Еще и еще. Это уже разговор.

Началось. Теперь свист. На самом краю, за дальней стеной кладбища. Отвечают сразу двое: один за сторожкой, другой у церкви. Церковь стоит посреди кладбища на небольшом возвышении.

Я перекладываю наган из руки в руку — холодно, а ладони потеют. Испарина, вроде. Это от волнения.

Распелись соловьи. Со всех концов свистят, переливаются. Главное, не смолкают. После первого условного сигнала они должны, по логике, собираться. А вот этого не заметно. И Маслов не подает никаких признаков жизни. Ни Маслов, ни Карагандян.

Ожидание мучительно. Кажется, и ноги онемели, и холод пробрал до костей, и в горле запершило. Кашлянуть тянет. Да нельзя. Еще хуже чих. Я беспокоюсь за Семена Лапина. Он у меня из чихающих. Как только терпит, не представляю себе. Подумал и самому страшно захотелось кашлянуть. Защекотало в горле, закололо. Стал торопливо глотать слюну. Не помогло. Залез пальцем в рот, поскреб чуток. Вроде, легче стало. Но только на минуту. Опять началось, пуще прежнего...

И вдруг выстрел. Не свист Карагандяна, которого я ожидал, а выстрел. Недалеко от забора. Один, другой. Третий...

— За мной.

Надо было подождать все же свистка — неизвестно, кто стрелял, может, бандиты. Но мы уже выскочили из укрытия, перебежали дорогу и полезли на забор. Сырой, намокший от недавних дождей, он осыпался под руками, распадался комьями. Только ухватил пятерней гребень, а он — в муку. Вместе с землей полетел назад, на тротуар. Поднялся и снова на забор. На этот раз попался участок посуше и выдержал. Оседлал его. Глянул в темень. Ничего не видно. Одни вспышки выстрелов. Прыгнул вниз. Угодил на кусты — колючие и жесткие.

Куда теперь бежать? Неизвестно, что происходит на кладбище: кто в кого стреляет, с нашими бьются бандиты или между собой передрались. По-видимому, все-таки в Маслова и Карагандяна. Значит, надо выручать ребят.

Выстрелы на центральной дорожке — так ориентировочно определяю по звуку и огню. Как вот только добраться до нее. Первый шаг — могила. Прямо рукой ткнулся в крест. Обогнул. Опять могила. Влево. То же самое. Лес мертвый. Стал петлять между крестами и камнями.

Бегу, спотыкаясь, задеваю ногами за изгороди и комья дерна. Думаю: почему все-таки не дал сигнал Карагандян?

Что рассказал Карагандян

Позже, когда мы были уже в отделении и кончился вторичный допрос Перца и Длинноногого, Карагандян рассказал, как все произошло.

Разведали они с Масловым все кладбище еще днем. Карагандян ходил один, глазел на кресты и надгробные памятники. Маслов прицепился к какой-то старушке, вроде родственника, и, поддерживая ее под руку, совершал экскурсию. Бабуся тут все знала, каждую могилу. Историй всяких порассказала, не упомнишь. И про злодейски умерщвленных младенцев, и о повесившейся от неразделенной любви девице, и о девяностодевятилетнем старце, душу которого потребовал бог. Истории мало занимали Маслова — он оглядывал могилы, подбирая местечко поудобнее, где можно было бы вечером засесть. Главное, поближе к склепам. В склепах собирались бандиты. Следы сборищ заметил — бутылки из-под вина, окурки папирос, смятую бумагу. Не особенно таились налетчики, чувствовали себя на кладбище, как дома. Днем, правда, не появлялись. Маслов, во всяком случае, не встретил ни одного подозрительного лица. Да и вообще мужчины по кладбищу не ходили. Одни женщины. И тех по пальцам перечесть можно.

Два или три места Маслов облюбовал для засады, Карагандян одобрил, предложил разделить посты: один за церковью, ближе к часовенке. Считал, что ворюги не