Она поднимается из-за стола и гордо удаляется. А мы всеостаемся, мягко говоря, в положении «раком». Ах, моя хитрая, поднаторевшая ваппаратных играх матушка! Специально приберегла свое сообщение для такогомомента, когда рядом будут посторонние и я не смогу открыто высказываться,чтобы не завязывать семейную склоку. Разумеется, все промолчали, все ведь у насхорошо воспитаны, никто не вякнул, не возмутился, даже не удивился открыто.Подавились, но проглотили. И что теперь со всем этим делать? Мать начинаетдемонстративно собираться на кладбище, а я? Ладно, допустим, у меня полно дел ия с утра уехал в офис. Но если я дома, если я просто хочу отдохнуть, повалятьсяна диване с газетой в руках или посмотреть по телевизору футбол или боевиккакой-нибудь? Я могу сходить с мужиками в баню или съездить на рыбалку? Я, вконце концов, имею право побыть в выходной день дома со своей семьей, с женой идочерью? Или не имею? Володьке проще, он с нами не живет и этих демонстративныхсборов видеть не будет, а мне-то что делать? Каждый выходной смываться с утра пораньшеиз дому, как нашкодивший пацан, делая вид, что у меня много работы, срочныеконтракты и важные переговоры? Может, мне уже вообще переехать в офис и житьтам постоянно, а домой приходить в гости раз в неделю на пару часов?

Или я – дурак, а мать права? Может, я чего-то в этой жизнине понимаю и могилы родственников действительно надо посещать каждую неделю напротяжении десятилетий? Может, я – моральный урод? Не может же быть, чтобыобщепринятое этическое правило, с которым все согласны и которое всех устраивает,вынуждало человека калечить собственную жизнь. Получается, если соблюдениеправила уродует чью-то жизнь, то либо правило неправильное, либо жизньорганизована неверно. Опровергнуть правило я не могу. У меня нет аргументов. Накладбище надо бывать? Надо. Чтить память усопших надо? Надо. Мать уважать надо?Тоже надо. Перечить матери можно? Нельзя, что очевидно. Вот четыре правила –одно другого правильнее, а во что они превращают мою жизнь? В кусок дерьма.

Неужели все дело в том, что моя жизнь организована как-то нетак?

Со следователем мне повезло. В том смысле, что она, конечно,тетка цепкая и занудная, как и положено следователю, но после двух днейизматывающих допросов поняла все-таки, что я к убийству не причастен и могувыступать только как свидетель, зато свидетель полноценный, наблюдавший жизньсемьи Руденко на протяжении двух лет практически ежедневно (выходные мне неполагались, и свободные дни выпадали только тогда, когда хозяин милостиворешал, что можно на один день сделать перерыв).

Поняв, что артиллерийским наскоком, то есть по горячимследам, преступление не раскрыть, она резко притормозила и принялась не спеша,с чувством и со вкусом разбираться в хитросплетениях внутрисемейной ситуации.Очень способствовало делу и то обстоятельство, что никто из Руденко не обивалпороги с требованиями как можно быстрее найти преступника и с обвинениямимилиции и прокуратуры в бездействии. Ну, оно и понятно, если бы убийцей былчеловек посторонний – тогда другое дело, а так-то все понимали, что отравитель– кто-то из них. И что с этим делать? Как себя вести? Требовать скорейшеговыявления и наказания убийцы, который наверняка (других вариантов нет) окажетсятвоим родным, близким и любимым? Или уговаривать следователя не надрываться и спуститьвсе на тормозах, тем самым навлекая на себя особо серьезные подозрения? Могусебе представить, как мучится каждый из них. Нет, не так: почти каждый. Потомучто кто-то один – убийца – совсем даже не мучится нравственным выбором. Онмучится страхом разоблачения. Но все равно ведь мучится…

Следователь Галина Сергеевна Парфенюк по возрасту годиласьмне в матери. Я предполагал, что на самом деле она, конечно, несколько моложе,но выглядела на все пятьдесят пять, и когда усвоила, что я никак не могу быть подозреваемым,то и вести себя со мной начала как мамка: поила чаем с домашними бутербродами ипирожками собственного сочинения, заботливо спрашивала, почему у меня усталыеглаза, и, открывая форточку, беспокоилась, как бы меня не продуло. А форточку,а то и окно целиком она открывала беспрестанно, объяснив мне, что у неедыхательная недостаточность и ей все время не хватает воздуха.

– Итак, Пашенька, мы остановились на том, что в первыймомент семья Руденко показалась тебе большой и дружной. Сколько времени длилсяэтот первый момент? День, два?

– Примерно неделю.

– А потом что произошло? Ты начал сомневаться в том,что она такая уж дружная?

– Понимаете, Галина Сергеевна, все не так гладко, каквы говорите. Например, я в первый же день понял, что Юля не любит Дану, но мнеэто показалось… ну, как бы нормальным. Одна – красивая и бедная, другая –некрасивая и богатая, прямо как в романе. Нелюбовь одной девочки к другойвыглядит совершенно естественно, особенно если учесть молодость и глупость.Ревность, зависть и так далее. И для меня эта нелюбовь не была свидетельствомтого, что в семье не все в порядке. А вот спустя примерно неделю или, может,дней десять…

* * *

Мой первый рабочий день пришелся на воскресенье. Можете себепредставить мой восторг: в воскресенье к семи утра переться на работу. Да ясроду по выходным дням так рано из дому не выходил! Хотя если не кривить душой,то за последние месяцы у меня все дни были выходными. Я отвык так рановставать. Зато получил удовольствие от езды по пустым дорогам. Нормальные людиеще спят, а я, как дурак… Да ладно, за такие-то деньги!

Дверь мне открыл сам хозяин, Михаил Олегович, и, судя по еговиду, встал он уже давно. Не спится, няня? Или он по жизни «жаворонок»?

– Молодец, – хмуро поприветствовал он меня, –без опозданий явился. Завтракал?

Я решил не ломаться и сказал правду:

– Нет, не успел. Отвык так рано вставать, а опаздыватьне хотелось.

– Это правильно, – он одобрительно кивнул. –Дана уже встала, у нее только что будильник прозвенел, я слышал, а мы с тобойкофе выпьем, пока она умывается. Это только на первый раз, я велю ей, чтобыбудильник на без четверти семь ставила и к твоему приходу была готова.

Я проследовал за ним в уже знакомую столовую, где по всемправилам дорогих отелей был сервирован вполне европейский завтрак и даже стоялитри прозрачных кувшина со свежевыжатыми соками, судя по цвету, апельсиновым,морковным и свекольным. Но соки эти были единственным диетическим продуктом настоле, все прочее оказалось, как и предупреждал меня накануне Артем, жирненькими сытненьким. Хорошо, что у меня нет проблем с весом, я позволил себе намазатьмягкий пышный белый хлебушек высококалорийным паштетом, который мне еще вчератак понравился.

– Все, что ты наметил, я купил, – начал МихаилОлегович, – установили по твоему плану. Комнату твою оборудовали, сейчаспойдешь переодеваться – посмотришь. Если что еще надо – скажи мне, нестесняйся. Вот тебе талмуд, – он со смачным стуком, от которого явздрогнул, положил на стол передо мной толстую книгу в дорогом кожаном переплете,вроде ежедневника, – будешь составлять план на каждый день и записыватьрезультаты. Что сделано, что не сделано и почему. Буду проверять.