Она ушла в комнаты, из которых доносились шуршания, тихие стуки, вздохи, бубнёж, и через пару минут Аграфена вынесла маленький нательный крестик на нитке.

— На-ка, возьми, и не снимай.

— Ты серьёзно? — ошеломлённо спросила Маша, разом теряя к бабушке всё доверие.

— Бесноватая она, значит. Хоть у нас и не верят во всё это, но крест — он от много убережёт. Надень.

— Я не верю во всю эту чушь…

— Чушь не чушь, а ты надень!

— Просто забери меня оттуда… — одними губами сказала Маша.

— Не могу, кровиночка, не получится. И так вон с Харитоновой скандал на всю деревню, хочешь, чтобы и нас поносили?

Внучка нехотя взяла серебряный крестик и не своими руками надела на шею. Прохладный металл быстро впитал тепло и перестал чувствоваться.

— Спасибо, — выдавила Маша.

— Не обижайся, кровиночка, но не могу я!

— Понимаю… Ладно… Я пойду… А то Людка сдаст.

— Возьми конфеточек! Пососёшь по дороге!

— Не хочу.

Девушка со скрипом отодвинула стул и поплелась к выходу. Приятная прохлада дома осталась позади, и палящее солнце обожгло кожу. Маша наращивала шаг, всё быстрее удаляясь от зелёного дома, который сегодня мог бы стать родным. Жгучая обида терзала сердце, выворачивала наизнанку. Мама бы так не поступила, ей было наплевать на то, что скажут, что подумают, она всегда стояла на её защите, а теперь её больше нет.

— Маша! — позвала бабушка издалека, но внучка нарочно не поворачивалась. — Подожди! Я же забыла сказать самое главное!..

Девочка сорвалась с места и изо всех сил побежала на усадьбу. Она неслась по траве во весь дух, пока не достигла огромных ракит. Там Маша забралась в середину деревьев, что обступили её зелёными исполинами, села на корточки, прислонилась к мшистому стволу и горько зарыдала. Полутень, запах трухи и почерневшие тонкие листья под ногами мягко приводили её в чувства. Надо просто потерпеть, пережить… Вернётся папа и заберёт её из этого ужасного места! А пока она попробует справиться сама. Ведь больше рассчитывать не на кого.

Маша обогнула сломанный забор, что отделял колхозный сад от чьей-то усадьбы, и пошла к интернату. Перед тем, как показаться на площадке у входа, девочка проверила щёки — коснулась их прохладными ладонями. Они её не убедили — пылали точно при температуре, но делать было нечего, Маша вышла из-за угла здания и испуганно застыла. Напротив стояли серьёзная Валентина Михайловна и Новосёлова. Сердце неудавшейся беглянки провалилось вниз.

— А вот и она! — радостно воскликнула комсорг.

Маша потупилась и медленно побрела навстречу. Эх, подвела Лида, обманула! А, может, нарочно всё подстроила?! Зря она ей доверилась, решила, что хоть кто-то нормальный, но оказалось — все они тут одинаковые.

Девочка приблизилась и посмотрела на Люду. Вопреки ожиданию, та светилась не торжеством и злорадством, а печалью и разочарованием.

— Кто разрешил тебе уйти с тихого часа? — строго спросила учительница.

— Простите, мне это было необходимо, — скромно ответила Маша и с надеждой посмотрела в круглые очки женщины.

— Ну-ка, идём!

Валентина Михайловна направилась в интернат, и девушка устремилась следом. Она мельком глянула на Новосёлову, но та лишь осуждающе покачала головой.

Внутри здания шелестела тишина. Шаги учительницы гулко отдавались от стен, словно подчеркивали Машину провинность. Женщина распахнула дверь к себе, грозно глянула на ученицу, и та виновато скользнула в комнату. Дверь укоризненно захлопнулась.

— Что ты делаешь, Маша?!

Девушка не смела поднять глаза и рассматривала серые полосы пола.

— Мне что за тобой, как за Карповым и Исаевой смотреть? Ты чего творишь?!

— Но я же ничего плохого не…

— Маша, в лагере есть определённые порядки, не я их придумала, и им надо подчиняться!

— Но…

— А если бы с тобой что-нибудь случилось?

— Да я всего лишь к бабушке ходила…

— Зачем? — насторожилась женщина.

— Я просила её… — девочка запнулась и ещё ниже опустила голову, — чтобы она меня отсюда забрала…

— А ты подумала, что будет дальше?

— Нет… А что тут такого?..

— Сколько неприятностей выльется и на тебя, и на бабушку, и даже, кто знает, на твоего отца! Не говоря уже обо мне. Мне влетит самой первой!

— Но вы здесь совершенно ни при чём! — горячо заверила Маша.

— Но говорить-то будут и обо мне! Но ладно я, моя жизнь прожита, — меланхолично сказала учительница, — но неужели ты хочешь, чтобы твою жизнь отравили?!

— Пусть болтают, что хотят. Мне всё равно.

— Если бы болтали! — возмутилась Валентина Михайловна и выглянула во двор, где собирала школьников Люда. — К сожалению, наш мир не идеален. Никто не захочет вникать в твои проблемы. На тебя просто навесят ярлык, от которого ты не избавишься.

— За то, что всего лишь сходила к бабушке?! И попросила забрать меня, потому что мне тут плохо?!

Женщина устало покачала головой, давая понять, что знает, как это глупо и несправедливо, но ничего нельзя поделать.

— Одно цепляется за другое, — наконец произнесла учительница. — А на тебя и так косо смотрят. Маша, иногда нужно просто смириться с тем, что ты не в силах изменить. Как со стихийным бедствием.

— Но со стихией нельзя договориться, а с людьми можно… Ведь можно всё объяснить! Значит, нельзя с этим просто смириться!

— Конечно, людям можно объяснить, — печально улыбнулась женщина. — Но поймут ли они тебя зависит от того, захотят ли понять. Так уж устроено, Маша… Поэтому с тем, что ты не в силах изменить, надо просто смириться, иначе тебя сломают.

Валентина Михайловна вздохнула, подошла к девочке и усадила её на кровать.

— Семнадцать лет назад я приехала сюда работать из Москвы. Представляешь, каково мне было? Из столицы в глухомань. Я была страшно недовольна и шла против системы, боролась с ней, лезла на рожон, пыталась что-то кому-то доказать! Но правда такова, что твоя жизнь всем безразлична, пока ты не оступишься. А уж если оступишься… — она вздохнула и покачала головой. — Если ты не будешь следовать правилам, тебя задавят. А не задавят, так доведут… — она снова вздохнула, после чего воспряла и заговорила гораздо более весёлым тоном. — В конце концов я поняла, что рядом со мной живут и работают такие же люди, как и я сама. Кто-то добрее, кто-то злее, кто-то умнее, кто-то глупее, но такие же. С теми же страхами, чувствами и мечтами. И я смирилась. Возможно, ты не поверишь, но мне здесь даже понравилось! Чистый воздух, любимая работа, так зачем мне кому-то что-то доказывать, если я могу просто жить?

— Вы предлагаете мне тоже остаться в Аничкино?

— Я предлагаю не бунтовать,