Передняя батарея миновала накатанный, натоптанный, стекломвспыхивающий ледяной спуск, благополучно прошла по дну балки, и орудия ипередки, по-муравьиному облепленные кишащими солдатами, подталкиваемые имиснизу, подымались на противоположный скат, за которым извивами текла и текла встепи нескончаемая колонна. А далеко внизу, на дороге, поджидающе стоялкомандир взвода управления старшина Голованов и кричал надсадным голосом:

– Давай… давай на меня!

– Осторожней! Ноги лошадям не переломать! Расчетыод-держивай! - скомандовал Дроздовский, подъезжая на лошади к краю спуска. -Командиры взводов!.. Погубим лошадей - на себе орудия покатим! Одерживай!Медленней! Медленней!..

"Да, если переломаем ноги лошадям, на себе придетсятащить орудия!" - подумал в возбуждении Кузнецов, вдруг сознавая, что ион, и все остальные полностью подчинены чьей-то воле, которой никто не имеетправа сопротивляться в неистово-неудержимом, огромном потоке, где уже не былоотдельного человека с его бессилием и усталостью. И, упиваясь этой поглощающейрастворенностью во всех, он повторил команду:

– Держать, держать!.. Все к орудиям! - и бросился кколесам первого передка, в гущу солдатских тел, а расчет с озверелыми лицами, схрипом навалился на передок, на колеса заскользившего по крутому скату орудия.

– Стой, зараза! Ос-сади! - вразброд закричали налошадей ездовые. Они будто очнулись и, крича, страшно раскрывали рты в ледянойбахроме на подшлемниках.

Колеса передка и орудия не вращались, стянутые цепямитормоза, но цепь не врезалась в накатанную до полированной гладкости, набитуюдорогу, и валенки солдат разъезжались, скользили по скату, не находя точекопоры. А тяжесть нагруженного снарядами передка и тяжесть орудия неудержимонаваливались сверху Деревянные вальки изредка ударяли по задним натруженнымногам присевших коренников с задранными мордами; ездовые дико закричали,оглядываясь на расчет, ненавидя и умоляя взглядом, - и весь клубок труднодышащих, нависших на колеса тел покатился вниз, убыстряя и убыстряя движение.

– Одерживай! - выдохнул Кузнецов, чувствуя необоримуютяжесть орудия, видя рядом налитое кровью лицо Уханова, широкой своей спинойупершегося в передок; а справа - выкаченные напряжением круглые глаза Нечаева,его белые усики, и неожиданно в разгоряченной голове мелькнула мысль о том, чтоон знает их давно, может быть, с тех страшных месяцев отступления подСмоленском, когда он не был лейтенантом, но когда вот так же вытягивали орудияпри отступлении. Однако он не знал их тогда и удивился этой мысли. - Ноги, ногиберегите… - выдавил Кузнецов шепотом.

Орудие с передком скатывалось по откосу в балку, визжала поснегу цепь, оскальзывались на спуске потные коренники, с резким звоном выбиваякопытами острые брызги льда; ездовые, отваливаясь назад, еле удерживаясь вседлах, натягивали поводья, но правая лошадь переднего уноса внезапно упала брюхомна дорогу и, пытаясь встать, натужно дергая головой, покатилась вниз, потянувза собой коренников.

Ездовой на левой уносной удержался в седле, сиспуганно-сумасшедшим видом отшатнулся вбок, не в силах поднять истошным крикомправую, а она билась о дорогу, скользила на боку, рвала, тянула постромки. Сотчаянием Кузнецов ощутил, как орудие неслось по скату, настигая упавшуюлошадь, увидел, как внизу старшина Голованов бросился к ней навстречу, потомотскочил в сторону и опять кинулся с попыткой схватить за повод.

– Одерживай!.. - крикнул Кузнецов.

И, ощутив невесомую легкость в плече, не сразу понял, чтопередок вместе с орудием, скатившись вниз, затормозил на дне балки. С крутойруганью солдаты утомленно распрямляли спины, потирая плечи, смотрели вперед, наупряжку.

– Что с уносной? - едва выговорил Кузнецов, пошатываясьна одеревеневших ногах, и побежал к лошадям.

Здесь уже стояли Голованов с разведчиками, ездовойСергуненков, его напарник с коренников Рубин. Все глядели на лошадь, лежавшуюна боку посреди дороги. Сергуненков, худенький, бледный, с испуганным лицомподростка, с длинными руками, озираясь беспомощно, вдруг взялся за повод, амолодая уносная, будто поняв, что он хотел сделать, замотала головой,вырываясь, умоляюще кося влажными кроваво-зеркальными, возбужденными глазами.Сергуненков отдернул руку и, оглянувшись в молчаливом отчаянии, присел передуносной на корточки. Поводя мокрыми потными боками, лошадь заскребла по льдузадними копытами, в горячке стараясь подняться, но не поднялась, и по тому, какбыли неестественно подогнуты ее передние ноги, Кузнецов понял, что она неподымется.

– Да вжарь ты ей раза, Сергуненков! Чего раскорячился?Не знаешь норова этой сволочи-симулянтки? - в сердцах выругался ездовой скоренников Рубин, солдат с обветренным, грубым лицом, и хлестнул кнутом посвоему наножнику.

– Сам ты сволочь! - тонким, протяжным голосом крикнулСергуненков. - Не видишь разве?

– А чё видеть-то? Знаю ее: все взбрыкивает! Играться бытолько. Кнута ей - враз очухается!

– Заткнись, Рубин, надоел! - Уханов предупреждающетолкнул его плечом. - Сказать хочешь - подумай.

– И до фронта не дошла лошаденка-то, - вздохнул сжалостью Чибисов. - Беда какая…

– Да, кажется, передние ноги, - сказал Кузнецов, обходяуносную. - Ну, что вы наделали, ездовые, черт вас возьми! Держали поводья,называется!

– А что делать, лейтенант? - проговорил Уханов. - Конецлошадке. На трех остались. Запасных нет.

– На горбу, значит, потащим орудие? - спросил Нечаев,покусывая усики. - Давно мечтал. С детства.

– Вот комбат сюда… - робко сказал Чибисов. - Разберетсяон.

– Что у вас, первый взвод? Почему задержка?

Дроздовский спустился на своей монгольской лошади в балку,подъехал к толпе солдат, расступившихся впереди, быстро взглянул на уносную,тяжело носившую боками, перед которой сидел на корточках, ссутулясь,Сергуненков. Тонкое лицо Дроздовского казалось спокойно-застывшим, но в зрачкахплескалась сдерживаемая ярость.

– Я… вас… предупреждал, первый взвод! - разделяя слова,заговорил он и указал плеткой на ссутуленную спину Сергуненкова. - Какогодьявола растерялись? Куда смотрели? Ездовой, вы что, молитесь? Что с лошадью?

– Вы же видите, товарищ лейтенант, - сказал Кузнецов.Сергуненков, как слепой, обратил глаза к Дроздовскому, по детским щекам егоиз-под обмерзших ресниц катились слезы. Он молчал, слизывая языком эти светлыекапельки, и, сняв рукавицу, с осторожной нежностью гладил морду лошади. Уноснаяне билась, не пыталась встать, а, раздувая живот, лежала тихо, понимающе,по-собачьи вытянув шею, положив голову на дорогу, со свистом дыша Сергуненковув пальцы, щупая их мягкими губами. Что-то невероятно тоскливое, предсмертноебыло в ее влажных, косящих на солдат глазах. И Кузнецов заметил, что на ладониСергуненкова был овес, вероятно, давно припрятанный в кармане. Но голоднаялошадь не ела, лишь, вздрагивая влажными ноздрями, обнюхивала ладонь ездового,слабо хватая губами и роняя на дорогу мокрые зерна. Она улавливала, видимо,давно забытый в этих снежных степях запах, но вместе с тем чувствовала и другое,то неотвратимое, что отражалось в глазах и позе Сергуненкова.