– Не надо, лейтенант, стесняться. Неужто схлопотали?Бывает…

– В-вы, донжуан! - вскрикнул Давлатян, и остренький носего с возмущением нацелился в сторону Нечаева. - Что за глупую ерунду говорите,слушать невозможно! У меня была дизентерия… инфекционная!

– Хрен редьки не слаще, - не стал спорить Нечаев ипохлопал рукавицей о рукавицу. - А что вы так уж, товарищ лейтенант?

– Пре-екратите глупости! Сейчас же! - сорвавшимся нафальцет голосом приказал Давлатян и заморгал, как филин днем. - Вас всегдатянет говорить непонятно что!

У Нечаева смешливо дрогнули заиндевелые усики, под ними -синий блеск ровных, молодых зубов.

– Я говорю, товарищ лейтенант, все под Богом ходим.

– Это вы, а не я… вы под Богом ходите, а не я! - ссовершенно нелепым негодованием выкрикнул Давлатян. - Вас послушать - простоуши вянут… будто всю жизнь глупостями этими и занимаетесь, будто султан какой!От вашей пошлости женщины плачут, наверно!

– Они от другого плачут, лейтенант, в разные моменты. -Под усиками Нечаева скользнула улыбка. - Если в загс не затащила - слезы иистерика. Женщинки, они как - одной ручкой к себе прижимают: тю-тю-тю,гуль-гуль-гуль, другой отталкивают: прочь, ненавижу, гадость, оставьте меня впокое, как вам не стыдно… И всякое подобное. Психология ловушки и ехидногоковарства. У вас-то с практикой негусто было, лейтенант, учитесь, пока живсержант Нечаев. Передаю опыт наблюдений.

– Какое право вы имеете… так говорить о женщинах? -окончательно возмутился Давлатян и стал похожим на взъерешенного воробья. - Чтовы такое подразумеваете под практикой? С вашими мыслями на базар ходить!..

Лейтенант Давлатян начал даже заикаться в негодовании, щекиего зацвели темно-алыми пятнами. Он не разучился краснеть при грубой руганисолдат или цинично обнаженном разговоре о женщинах, и это тоже было то далекое,школьное, что осталось в нем и чего почти не было в Кузнецове: привык комногому в летнее крещение под Рославлем.

– Идите к орудию, Нечаев, - вмешался Кузнецов. - Незаметили, что влезли в чужой разговор?

– Е-есть, товарищ лейтенант, - протянул Нечаев и,сделав небрежный жест, напоминающий козыряние, отошел к орудию.

– Все-таки ты лейтенант, Гога, и привыкай, - сказалКузнецов, сдерживаясь, чтобы не засмеяться, увидев, как Давлатян с воинственнойнеприступностью вздернул свой лиловый на холоде нос.

– А я не хочу привыкать! Это к чему? С какими-тонамеками полез! Мы что, животные какие?

– Подтянись! Ближе к орудиям! Приготовитьсяодерживать!..

От головы колонны навстречу батарее выехал Дроздовский. Вседле сидел прямо, как влитой, непроницаемое лицо под слегка сдвинутой со лбашапкой строго; перешел с рыси на шаг, остановил крепконогую, длинношерстную, свлажной мордой монгольскую лошадь обочь колонны, придирчивым взглядомосматривая растянутые взводы, цепочкой и вразброд шагающих солдат. У всехзатягивали подбородки потолстевшие от инея подшлемники, воротники подняты,вещмешки неравномерно покачивались на сгорбленных спинах. Ни одна команда, кромекоманды "привал", уже не могла подтянуть, подчинить этих людей,отупевших в усталости. И Дроздовского раздражала полусонная нестройностьбатареи, равнодушие, безразличие ко всему людей; но особенно раздражало то, чтона передках были сложены солдатские вещмешки и чей-то карабин палкой торчал изгруды вещмешков на первом орудии.

– Подтяни-ись! - Дроздовский упруго привстал в седле. -Держать нормальную дистанцию! Чьи вещмешки на передке? Чей карабин? Взять спередка!..

Но никто не двинулся к передку, никто не побежал, толькошагавшие ближе к нему чуть ускорили шаги, вернее, сделали вид, что понятакоманда. Дроздовский, все выше привставая на стременах, пропустил мимо себябатарею, затем решительно щелкнул плеткой по голенищу валенка:

– Командиры огневых взводов, ко мне!

Кузнецов и Давлатян подошли вместе. Слегка перегнувшись сседла, ожигая обоих прозрачными, покрасневшими на ветру глазами, Дроздовскийзаговорил с резкостью:

– То, что нет привала, не дает права распускать намарше батарею! Даже карабины на передках! Что, может, люди уже вам неподчиняются?

– Все устали, комбат, до предела, - негромко сказалКузнецов. - Это же ясно.

– Даже лошадь вон как дышит!.. - поддержал Давлатян ипогладил влажную, в иглистых сосульках морду комбатовой лошади, паром дыханияобдавшей его рукавицу.

Дроздовский дернул повод, лошадь вскинула голову.

– Командиры взводов у меня, оказывается, лирики! -ядовито заговорил он. - "Люди устали", "лошадь еле дышит".В гости чай пить идем или на передовую? Добренькими хотите быть? У добренькихна фронте люди, как мухи, гибнут! Как воевать будем - со словами"простите, пожалуйста"? Так вот… если через пять минут карабины ивещмешки будут лежать на передках, вы, командиры взводов, сами понесете их насвоих плечах! Ясно поняли?

– Ясно.

Чувствуя злую правоту Дроздовского, Кузнецов поднес руку квиску, повернулся и зашагал к передкам. Давлатян побежал к орудиям своеговзвода.

– Чьи шмотки? - крикнул Кузнецов, стаскивая с передказагремевший котелком вещмешок. - Чей карабин?

Солдаты, оборачиваясь, машинально поправлял и за плечамивещмешки; кто-то сказал угрюмо:

– Кто барахло оставил? Чибисов, никак?

– Чибисо-ов! - с сержантской интонацией заорал Нечаев,напрягая горло. - К лейтенанту!

Маленький Чибисов, в не по росту широкой, короткой, словнотолстая юбка, шинели, хромая, натыкаясь на солдат, спешил к передкам от повозокбоепитания, издали выказывая всем выжидательную, застывшую улыбку.

– Ваш вещмешок? И карабин? - спросил Кузнецов,испытывая неловкость оттого, что Чибисов засуетился у передка, взглядом идвижениями выражая свою ошибку.

– Мой, товарищ лейтенант, мой… - Пар оседал на инистуюшерсть подшлемника, голос его был глух. - Виноват я, товарищ лейтенант… Ногунатер до крови. Думал, разгружусь - малость ноге полегче будет.

– Устали? - неожиданно тихо спросил Кузнецов ипосмотрел на Дроздовского. Тот, выпрямившись в седле, ехал вдоль колонны инаблюдал за ними сбоку. Кузнецов вполголоса приказал: - Не отставать, Чибисов.Идти за передками.

– Слушаюсь я, слушаюсь…

Рыхло и пьяно припадая на натертую ногу. Чибисов заковылялрысцой за орудием.

– А этот сидор чей? - спросил Кузнецов, взяв второйвещмешок.

В это время сзади послышался смех. Кузнецов подумал, чтосмеются над ним, над его старшинской распорядительностью или над Чибисовым, иоглянулся.