– Я полностью, ну совершенно полностью разделяю вашичувства. Если бы у меня был сын в действующей армии, я бы точно так же обходилацензуру, даже не сомневайтесь. А второй ваш мальчик, тот, что во флоте?

Таппенс с готовностью приступила к саге[29] о Дугласе.

– Понимаете, – заключила она, – я чувствую себя такойодинокой и всеми покинутой без моих мальчиков! Они никогда раньше не уезжали отменя вот так, все трое разом. Мои сыновья ко мне относятся изумительно. Явообще даже сказала бы, что они видят во мне скорее близкого друга, чем мать. –Она застенчиво улыбнулась. – Иногда мне приходится прямо бранить их за то, чтоони никуда не хотят без меня пойти.

(«Какая зануда!» – мысленно выругала себя Таппенс.)

А вслух продолжала:

– И теперь я сначала совсем растерялась, не знала, кудадеться, чем себя занять. Срок аренды нашего лондонского дома кончался, мнеказалось, нет смысла ее возобновлять, вот я и подумала: хорошо бы покапоселиться в каком-нибудь тихом городке, но чтобы было надежное железнодорожноесообщение...

Восточное божество в образе миссис О'Рурк опять понимающекивнуло.

– Вполне, вполне с вами согласна. Лондон сейчас неподходящееместо для житья. Ах, там такой мрак и ужас! Я и сама прожила в Лондоне немалолет. Вообще я, знаете ли, занимаюсь торговлей антиквариатом. У меня лавочка наКорнаби-стрит в Челси[30], может, случалось мимо проезжать? «Кейт Келли»значится на вывеске. Чудесные вещицы у меня там были. Главным образом стекло –Уотерфорд[31], Корк[32] – прелесть! Светильники, люстры, вазы для пунша, – втаком роде. И заграничное стекло тоже. И небольшие предметы мебели, ничегокрупного, – просто кое-какая старинная мелочь, все больше орех и дуб. Чудесныевещицы! У меня и покупатели были постоянные. Но куда денешься – война. Всепошло прахом. Еще повезло, что отделалась без особых убытков.

У Таппенс шевельнулось смутное воспоминание: магазинчик,весь заставленный стеклом, – не проберешься, и крупная, могучая хозяйка,говорившая низким, вкрадчивым голосом. Да, безусловно, она когда-то бывала вэтой «лавочке».

Миссис О'Рурк продолжала рассуждать:

– Я не из тех, кто только и знает что жалуется, как иные вэтом пансионе. Взять, к примеру, мистера Кейли с его кашне и пледами и вечнымистонами, что он терпит убытки. Еще бы не терпеть убытки, ведь война идет. Илижена его, которая боится словечко поперек молвить. Или молоденькая миссисСпрот, которая все время охает насчет своего мужа.

– А он у нее что, на фронте?

– Как бы не так. Мелкий служащий в страховой конторе,только-то и всего, и до того боится воздушных налетов, что с первых же днейвойны отправил жену сюда. Я хочу сказать, для ребенка, для милой крошки Бетти,оно и вправду так лучше, а миссис Спрот сидит тут и куксится, хотя муж инаезжает при всякой возможности. Она все стонет, что Артур очень по нейскучает. Если спросите меня, так я считаю, не особенно-то он небось по нейтоскует, нашел, поди, себе утешение.

Таппенс вздохнула.

– Бедняжки они, молодые матери! Если отправить детей одних,то изведешься от беспокойства: как они там? А уехать вместе с детьми – мужейброшенных жалко.

– Да, да. Жить на два дома – дорогое удовольствие.

– А в этом пансионе цены, мне кажется, умеренные, – заметилаТаппенс.

– Ваша правда. Лишних с тебя не тянут. Миссис Перенья –умелая хозяйка. Вот уж кто действительно загадочная женщина.

– Чем загадочная? – удивилась Таппенс.

Миссис О'Рурк прищурила один глаз и сказала:

– Вы, поди, считаете меня сплетницей? Оно и верно, люблюобсуждать ближних. Я вообще любопытная. Вот и просиживаю часами в этом кресле,смотрю, кто пришел, кто ушел, кто на веранде сидит да что в саду делается. Тако чем бишь мы? Да, про загадочную миссис Перенью. В жизни этой женщины, если яумею разбираться в людях, произошла какая-то большая драма.

– Вы так думаете?

– Да. Я так думаю. Вы посмотрите, какую таинственность онана себя напускает. Я у нее спрашиваю: вы из какой местности в Ирландии,дорогая? И можете себе представить? Она вздумала отпираться! Что она, мол,вовсе и не из Ирландии.

– А по-вашему, она ирландка?

– Конечно, ирландка. Неужто я свою соотечественницу непризнаю? Могу и графство назвать, откуда она родом. А она меня зачем-томорочить вздумала. Я, говорит, англичанка, а муж мой был испанец...

Миссис О'Рурк вдруг замолчала, так как в «салон» вошламиссис Спрот, и сразу вслед за ней – Томми.

Таппенс немедленно приняла кокетливый вид.

– Добрый вечер, мистер Медоуз. Вы сегодня такой оживленный.

– Упражнения на свежем воздухе, в этом весь секрет, –ответил Томми. – Партия в гольф с утра, и прогулка по набережной после обеда.

Милисент Спрот подхватила:

– Я сегодня ходила с маленькой на пляж. Она хотела побегатьножками по воде, но я все-таки решила, что слишком холодно. Мы стали с нейстроить песочный замок, и представляете, прибежала какая-то собака, утащила моевязание и распустила чуть не полработы. Такая досада. Я с большим трудомподобрала петли. Я никудышная вязальщица.

– А вы, миссис Бленкенсоп, очень подвинулись со своимподшлемником, – вдруг сказала миссис О'Рурк, обернувшись к Таппенс. – Вы,оказывается, быстро вяжете. А мисс Минтон вроде говорила, что вы будто бытолько начинающая.

Таппенс покраснела – ну и зоркий же глаз у этой миссисО'Рурк! – и с досадой пояснила:

– Я на самом деле давно вяжу. Я мисс Минтон так и сказала.Но она обожает учить других.

Все присутствующие рассмеялись в знак согласия. А еще черезнесколько минут явились остальные и прозвучал гонг к ужину.

За ужином зашел разговор на самую животрепещущую тему дня: ошпионах. Были в который уже раз пересказаны известные страшные истории – промонахиню, протянувшую из-под рясы мускулистую мужскую руку; пропастора-парашютиста, который неудачно приземлился и выругался слишком уж крепкодля святого отца; про кухарку-австриячку, у которой в комнате оказалсяспрятанный в печную трубу радиопередатчик, и тому подобные происшествия,случившиеся или едва не случившиеся с родной теткой или двоюродной кузинойкого-то из присутствующих. Отсюда естественно перешли на пятую колонну. Ругалианглийских фашистов, коммунистов, пацифистов и непротивленцев. Словом, обычнаязастольная беседа, какие можно было услышать всякий день. Однако Таппенсвнимательно следила за лицами и тоном говорящих – не мелькнет ли какой-то особенныйвзгляд, не проскользнет ли разоблачительное слово. Но ничего примечательногоона не заметила. Одна только Шейла Перенья не принимала участия в разговоре,но, может быть, у нее такой замкнутый характер? Она сидела за столом с мрачным,воинственным выражением на смуглом лице и молчала.