— Смешные вы… врачи. У меня ведь ожог, а не сердце болит.Или вам положено давление мерять?

— Положено, — Анна не стала вдаваться в объяснения.

Давление было пониженным, конечно же. Семьдесят на сто, каки написала Тоня в истории болезни… вот нюх у девчонки…

— Нормально, — скручивая фонендоскоп, сказала Анна. — Яскажу сестре, тебе прокапают гемодез.

— Зачем?

— Чтобы голова не болела. И не крутись, хорошо? Шрамы наживоте нам не нужны, верно?

В ординаторской она быстро заполнила лист назначений.Выглянула в коридор — Альфия, хорошенькая татарочка-медсестра, уже третий годпоступавшая в мединститут, увлеченно терзала карманный «Тетрис».

— Аля, зайди…

— Алексею что-нибудь?

— Гемодез, четыреста кубиков. Я выписала.

Альфия кивнула, неохотно пряча пластиковую коробочку вкарман. Анна постояла, глядя ей вслед. Сегодня им дежурить вместе. Алястарательна и не слабонервна. Хорошо.

Почему Тоня так уверена, что у парня сдадут почки? Не такиеуж страшные ожоги, вторая-третья «а» степень. Поражено чуть больше десятипроцентов кожи.

Да вытянет она его, на гемодезе одном вытянет!

Она не стала забегать домой, как порой делала переддежурствами. Перекусила в буфете, забежала в приемный покой — глянуть, ктокроме нее дежурит по больнице.

По приемному дежурил Рудольф, нестарый еще мужик,пульмонолог. Жалко, что не хирург, но он был из Казахстана, этакий странныйнемецкий иммигрант, выбравший Россию, а не Германию. Наверняка все научился делатьв своих степях. Анна поболтала с ним, пытаясь вспомнить, видела ли потелевизору Алма-Ату. Что-то восточное… или нет, у них же после землятресениявсе перестроили…

Или это Ташкент был?

А, какая разница…

Рудольф предложил ей сигарету — она не стала отказываться.Иногда хотелось покурить.

— Весь день какая-то тревога, — пожаловалась она.

Рудольф пожал плечами.

— Выпей тазепама. Нервы беречь надо, их не отрежешь.

Он был большой любитель таблеток — в общем-то, редкостьсреди врачей.

— Лучше спирта, — пошутила Анна. Рудольф с готовностьюразвел руками:

— Налить?

— Да брось ты… — Анна затушила полускуренную сигарету. —Ладно, пойду.

— Если что — зови. Я ночью спать не люблю, — мимоходомзаметил Рудольф. Слегка двусмысленно, но очень дружелюбно.

— Я подумаю, — Анна вышла, улыбаясь. Рудольф ухитрялся любуюфразу сделать приятной — даже когда иронизировал над хирургами или слегкапошлил.

…Она проснулась резко, словно ее тряхнули за плечо. Секундувслушивалась.

В отделении было тихо.

Что же ее разбудило?

Никакого предчувствия у нее не было. Не привыкла она имдоверять.

Да и ее дневная тревога прошла бесследно. Наоборот — на душебыло легко… так легко. Словно праздник какой-то.

Она спустила ноги на холодный линолеум, нашарила юбку.Свитерок она на ночь не снимала.

Спать не хотелось абсолютно. Казалось странным тратить такоенастроение, как сейчас, на сон. Звенящая тишина. Слабый лунный свет в окне —тучи прошли, небо было ясным. Может быть, осень решила исправиться, статьмягкой, золотой, превратиться из умирающего лета в рождающуюся зиму?

Даже чахленький больничный сад обрел какую-то трогательнуюкрасоту в призрачном синеватом свете. Лента шоссе, за которым начиналисьзаброшенные поля, казалась барьером между двумя совсем разными мирами.

В такие ночи люди не могут умирать…

Ей показалось, что она может просидеть так до утра, глядя вночь, ни о чем не думая, просто дыша тишиной.

Но встать придется.

Анна всунула ноги в разношенные старые туфли, давноперекочевавшие жить в больницу. Покосилась на белеющий в углу умывальник.Мужчинам на дежурстве проще. Она была уверена, что все — от солидного, плотногоКонстантина Павловича до застенчивого очкарика Саши — пользуются им не толькопо прямому назначению.

Картинка представилась такая, что она еле сдержала смех.Однажды рано утром она застала Сашу старательно драящим раковину стиральнымпорошком. Невинность занятия не помешала ему покраснеть как рак. КонстантинПавлович вряд ли столь щепетилен…

Не одевая халата, Анна вышла в коридор. Альфия, конечно,спала сейчас в процедурной, укрывшись стянутым с какой-нибудь пустой койкиодеялом.

Иногда человек не должен спать ночами. Чтобы увидеть такойвот лунный свет в окне и услышать тишину…

Анна вдруг рассмеялась. Господи, ну что за странная штука —человек! Думать о красоте ночи, проснувшись, чтобы помочиться.

Подходя к двери служебного туалета, она вдруг почувствоваласмущение. Легкое и очень знакомое. Обычное, когда она вот так вставала ночью.Привет из детства…

Анна юркнула в дверь. Мимоходом взглянула в маленькоеоблупившееся зеркало, словно убеждаясь, что одета. Дурацкая вещь — память.Очарование ночи куда-то исчезло.

Но спать все равно уже не хотелось.

Она вымыла руки (уж эту раковину вряд ли кто-то используетдля иных целей), сдернула крючок с двери. Прислушалась — кажется, какой-то шум?

Аля проснулась?

Анна вышла в коридор. Никого.

Ладно, надо глянуть по палатам.

Она быстро прошла по коридору, приоткрывая на мгновениедвери. Тихо, все спят. Теперь еще в седьмую, где Шедченко. Тяжелых всегда клалив эту палату, словно счастливый номер чем-то помогал врачам.

Тут свет тоже не горел. Но у постели белела фигура в халате.

— Аля, ему плохо? — тихо спросила Анна, подходя.

Девушка обернулась.

Это была не Альфия.

Анна вздрогнула, останавливаясь. Ей приходилось заставать вотделении среди ночи незнакомых людей. Обычное, в общем-то, дело — такойнезапланированный визит перепуганных родственников.

Ее испугало лицо девушки. Глаза. Таких глаз не бывает.

Все равно, что смотреть в пламя лампады. В зеркало. В лунныйблик на воде. В лицо мамы.

— Садись, — тихо сказала девушка.

Анна присела у постели. Ноги словно подкосились.

— Кто ты? — прошептала она.