— Не сейчас. Помоги.

Девушка протянула руку. Анна помедлила, прежде чем коснутьсяее.

КАК БУДТО ПАДАЕШЬ В БЕЗДНУ…

— Что я могу, — губы шевельнулись сами. — Чем помочь…

— Ты можешь все. Поддержи меня, — девушка перевела взгляд наШедченко. Парень спал… или был без сознания? — Он может уйти, Аня. Надо помочьему… немного…

ХОЛОДНО… ПОЧЕМУ ХОЛОДНО, КОГДА ЕЕ ГЛАЗА — СВЕТ? ПУСТЬ, ОНАОТДАСТ ВСЕ ТЕПЛО, ЕСЛИ ТАК НАДО…

Наверное, это был лишь короткий миг. Или короткий час. Аннаподняла глаза, когда их руки разжались. В пальцах была боль и холод — но вглазах девушки по-прежнему теплел огонь. Возвращал силы.

Интересно, огню холодно — когда он горит?

— Алеша поправится, — сказала девушка.

На кармашке ее халата были вышиты буквы — «А. К.» Это был еехалат, Анны Корниловой.

И лицо девушки было ее лицом.

— Почему я? — прошептала Анна. — Я… недостойна…

Девушка покачала головой. Коснулась ладонью ее щеки — и Аннадернулась вслед быстро ускользающим пальцам, так тянется за человеческой рукойбездомный котенок.

— Ты чиста.

— Нет…

— Отныне и навсегда — ты чиста, Анна.

— Я думала, ты вновь придешь мужчиной, — ее голос сорвался,когда она поняла, что говорит, и о чем думает.

— Нет в этом разницы, Анна, — Она… он провел ладонью над еелицом, снимая страх. — Теперь все будет хорошо.

— Все будет хорошо, — прошептала Анна.

Поезд шел на удивление быстро. То ли порядка на железнойдороге стало больше (хотя с чего бы?) то ли просто везло.

Шедченко курил в темном холодном тамбуре. Лязгала вагоннаясцепка, за запотевшим стеклом уплывали вдаль огоньки Коломны. Через три часаРязань, еще через три — Сасово. К утру он доедет.

Смяв в пальцах окурок, Николай щелчком отправил его взаплеванное мятое ведро. Поколебавшись, потянул из пачки еще одну сигарету. Ичто с ним сегодня творится… весь на нервах. С вечера начала побаливать голова —напоминанием о тех мучительных приступах, что порой едва не валили его,здорового мужика, с ног. Потом вроде отпустило, но надолго ли…

Шедченко чиркнул зажигалкой. Так и всю ночь простоятьнедолго. Забывая потихоньку про начинающиеся через сутки учения, просчитывая,что ждет его в Сасово. А что… выйдет из поезда с красными глазами и помятымлицом неспавшего человека. Сразу видно — переживал всей душой.

Мысль была противной и циничной, он поморщился, отгоняя ее.Нечего загадывать худшее. Человек куда прочнее, чем можно представить. Сашкапоправится и еще потреплет нервы и сестре, и ему — далекому украинскомудядюшке. Забрать бы их из этой глухомани, пристроить в Киеве, поближе к себе,парня определить в училище — быстро бы дурь вышла. Только поздно уже,раскололась страна, и все, кому не лень, находят отраду в патриотизме. Вот исестра: «я — россиянка»… Россиянка, в хвост и гриву, мать украинкой была,папаша — вообще невесть кто. А все одно, поделили их, и немного же труда дляэтого потребовалось.

Шедченко прислонился лбом к холодному стеклу. Опять начиналаболеть голова. Он стоял несколько минут, с ужасом чувствуя, как нарастает боль.Не хватало ему этой мигрени, дамской болезни, от которой ни один врач никогдане вылечит…

— Терпеть, — приказал он себе. — Тер-петь!

И боль словно послушалась, исчезла, всосалась куда-то в своетайное логово. Только в висках слегка ломило, но это ерунда. Шедченко дажевздохнул, облегченно и растерянно. Все-таки надо поспать. Ничего он тут невыстоит, в этом грязном, пропитанном туалетными ароматами, тамбуре…

— Полковник…

Шедченко обернулся. Надо же, как прихватило минуту назад —даже не услышал, как кто-то вошел.

В паре шагов от него стоял рослый голый мужик.

Шедченко с трудом подавил гримасу. Ох, как не любил он такихвот юродивых, с мычанием слоняющихся по вагонам, описывающих свои невообразимыебеды и болезни, сшибающих «штуки» с сердобольных пассажиров…

Но этот на попрошайку не походил. Слишком уж крепок, никтотакому не подаст. Да и шататься голым по вагонам чревато неприятностями. Псих?

А хорошее, кстати, зрение у психа. Разобрать в темнотеполковничьи погоны…

— Зажги огонек, — сказал мужчина. Не слишком напористосказал, но Шедченко почему-то повиновался.

Язычок пламени затрепетал между ними.

— Б-блядь… — прошептал Николай.

Человек с его лицом ухмыльнулся.

— Полковник, дай шинель набросить. Простывать нам не след,верно?

— Ты кто такой? — Шедченко стал стягивать незастегнутуюшинель, не понимая, почему повинуется этому… этому…

— Подожди… — мужчина торопливо надел шинель, аккуратнозастегнулся.

— Нам сейчас только паники не хватало.

— Кто ты? — с нажимом повторил Шедченко. Первая оторопь ужепроходила.

— Я — это ты.

Карамазов проснулся разбитым и несчастным. Вчерашний бредлишил его сил… бред? Если бы. Он получил заказ от тьмы. Слуга превратился вхозяина, хозяин — в слугу.

Как все было просто раньше. Странные сны приходили, когдаему требовалось кого-то найти, превращались в легкое, спокойное знание. Онвыполнял работу, не особо задумываясь, что помогает ему — интуиция, подсознаниеили какая-то сила. Мало ли тайн в мире — одни видят чужие болезни, другиепредсказывают землетрясения… он находит клиентов.

Расплата?

Илья впервые осознал, что там, за гранью яви, в пророческихснах, выводящих его на жертву, было не только знание. Еще и воля… сломавшая егов доли секунды. Потребовавшая служения. Шесть клиентов…

Он видел их всех. Как на ладони — шесть фишек, которые надоубрать с игрового поля. Старый еврей… не им ли заняться первым? Москвич, исопротивление минимально. Впрочем и мальчик абсолютно беззащитен…

Карамазов скривился. Убивать детей — ну и работка. Емупришлось однажды убрать паренька, сына клиента — уж слишком цепко тот глянул вего лицо. Но тот паренек был постарше, и он напросился сам. Нельзя смотреть влицо смерти. Запоминать широкие скулы и голубые глаза, поблескивающие отконтактных линз.

А этого мальчика жалко. Хорошо — не девочка, а то ведь,увидев лицо, слишком нежное для пацана, он на мгновение испугался. Хоть этоготьма не потребовала… спасибо ей.