– Ага! – выкрикнул Кайлей. – Теперь я понял!Вон она какая амнистия! Дадут тебе на выбор: вот кол острый, вот императорскиецвета. Или кол в жопу, или цвета на горбушку. И на войнючку, подыхать заимперию.

– Но «войнючке», – медленно сказалХотспорн, – действительно бывает по-всякому, как в той песенке. То бишь навойне, как на войне! В конце концов не каждому достанется воевать, дорогиеКрысы. Возможно, конечно, после выполнения условий амнистии, то есть явки сповинной, будет введен некий род… альтернативной службы.

– Чего-чего?

– Я знаю, в чем дело. – Зубы Гиселера на мгновениесверкнули на загорелом, синеватом от бритья лице. – Купеческая гильдия,дети мои, пожелает приветить нас. Приютить и обласкать. Как матушка родная.

– Как курвина мать скорей, – буркнула себе под носИскра.

Хотспорн сделал вид, будто не слышал.

– Ты совершенно прав, Гиселер, – сказал онхолодно. – Гильдия может, если захочет, дать вам работу. Официально, ввиде альтернативной службы в армии. Дать защиту. Официально и взамен.

Кайлей хотел что-то сказать. Мистле тоже хотела что-тосказать, но быстрый взгляд Гиселера заткнул рты обоим.

– Передай гильдии, Хотспорн, – сказал ледянымтоном атаман Крыс, – что за предложение мы благодарим. Мы подумаем, поразмыслим,обсудим. Посоветуемся, как поступить.

Хотспорн встал.

– Я еду.

– Сейчас, в ночь?

– Переночую в селе. Тут мне как-то не с руки. А завтрапрямиком на границу с Метинной, потом главным трактом в Форгехам, где пробудудо Эквинокция, а может быть, и подольше. Потому что там буду ожидать тех, ктоуже подумал, размыслил, обсудил, посоветовался и готов явиться, чтобы под моимприсмотром ожидать амнистии. Да и вы тоже очень-то не тяните с раздумьями иразмышлениями. Добром советую, потому что Бонарт вполне может и решительноготов опередить амнистию.

– Ты все время пугаешь нас Бонартом, – медленносказал Гиселер, тоже поднимаясь. – Можно подумать, будто эта стервь уже запорогом… А он, верно, еще за горами, за лесами, за синими морями…

– …в Ревности, – спокойно докончилХотспорн. – На постоялом дворе «Под головой химеры». Милях в тридцатиотсюда. Если б не ваши выкрутасы над Вельдой, вы наверняка наткнулись бы нанего уже вчера. Но вас это не волнует, знаю. Ну, бывай, Гиселер. Бывайте,Крысы. Мэтр Альмавера, я еду в Метинну и люблю компанию в пути… Что вы сказали,мэтр? Охотно? Так я и думал. Ну, стало быть, упаковывайте свои причиндалы.Заплатите мэтру, Крысы, за его художества.

Почтовая станция пропахла жареным луком и картофельнымсупом, который готовила жена хозяина, временно выпущенная из чуланногозаточения. Свеча на столе фукала, пульсировала и раскачивала хвостиком пламени.Крысы наклонились над столом так, что огонек грел их почти соприкасающиесяголовы.

– Он в Ревности, – тихо говорил Гиселер. – Напостоялом дворе «Под головой химеры». Точно день езды отсюда. Что вы об этомдумаете?

– То же, что и ты, – проворчал Кайлей. – Едемтуда и прикончим сукина сына.

– Отомстим за Вальдеса, – сказал Рееф. – ИМухомора.

– И нечего, – прошипела Искра, – разным тамХотспорнам тыкать нам в глаза чужими делами и прытью. Пришьем Бонарта, этоготрупоеда, оборотня. Приколотим его башку над дверьми кабака, чтобы названиюсоответствовало! И чтоб все знали, что никакой он не волевой, а обычныйсмертный был, как все другие, и что вообще сам на тех, что посильнее, нарвался.Сразу станет видно, чья ганза покрепче всех будет от Кората до Переплюта!

– На ярмарках станут о нас песни распевать! –запальчиво бросил Кайлей. – Да и по замкам тоже!

– Поехали. – Ассе хлопнул по столу рукой. –Едем и прикончим стервятника.

– А уж потом, – задумался Гиселер, –поразмыслим о хотспорновской амнистии… О гильдии… Ты чего морду кривишь,Кайлей, ровно клопа разгрыз? На пятки нам наступают, а зима приближается. Я такдумаю, Крысяты: перезимуем, погреем задницы у камина, амнистией от холодаприкрывшись, амнистийное теплое пивко потягивая. Перетерпим с этой амнистиейнормально и толково… как-нибудь до весны. А весной… Как травка из-под снегавыглянет…

Крысы рассмеялись в один голос, тихо, зловеще. Глаза горелиу них, как у настоящих крыс, когда те ночью, в темном закоулке подбираются краненному, не способному защищаться человеку.

– Выпьем, – сказал Гиселер. – Бонарту напогибель! Похлебаем супчика и спать. Отдохнуть надо, потому как до зари двинем.

– Ясно, – фыркнула Искра. – Берите пример сМистле и Фальки, те уж час, как в постели.

Жена хозяина почтовой станции задрожала у чугуна, слыша отстола тихий, злой, отвратный хохот.

Цири подняла голову, долго молчала, засмотревшись на едватлеющее пламечко каганка, в котором уже догорал остаток фитиля.

– Тогда я выскользнула из станции, будтоворовка, – продолжила она рассказ. – Под утро, в полной темноте. Ноне сумела убежать незаметно. Когда я вставала с постели, проснулась Мистле.Прихватила меня в конюшне, где я седлала коня. Не выдала удивления. И вовсе непыталась меня удержать… Начинало светать.

– Да и сейчас уже недалеко до рассвета, – зевнулВысогота. – Пора спать, Цири. Завтра продолжишь.

– Может, ты и прав. – Она тоже зевнула, встала, сильнопотянулась. – У меня глаза слипаются. Но в таком темпе, отшельник, яникогда не докончу. Сколько вечеров прошло? Никак не меньше десяти. Боюсь, навесь рассказ потребуется тысяча и одна ночь.

– У нас есть время, Цири. Много времени.

– От кого ты собралась сбежать, соколица? От меня? Илиот себя?

– Конец бегству! Теперь надо догонять. Поэтому нужновернуться туда… где все началось. Необходимо. Пойми меня, Мистле.

– Так вот почему… почему ты была сегодня так ласкова сомной. Впервые за столько дней… Последний прощальный раз? А потом – забыть?

– Я тебя никогда не забуду, Мистле.

– Забудешь.

– Никогда. Клянусь. И это не был последний раз. Я тебяразыщу. Я приеду за тобой… Приеду в золотой карете с шестеркой лошадей. Сосвитой дворян. Вот увидишь. Я очень скоро обрету… возможности. Огромныевозможности. Я сделаю так, что твоя судьба изменится… Увидишь. Убедишься, какмного я смогу сделать. Как много изменить.