– Пути Господни неисповедимы, – развел руками Черняк. – Кто-то прочитал, ему понравилось, он и перебросил. Их же у меня было пять экземпляров.

– Кто печатал вам на машинке. Сами?

– Нет! Машинистка.

– Адрес? Фамилия. Откуда узнали о ней?

– Ну, начальник, ты и лопух! Зачем я буду впутывать в это дело доброго человека, который мне оказал услугу? Ты сам найди, покажи мне и докажи, после этого я признаюсь. Это у вас теперь зовется презумпцией невиновности. Так что давай, начальник, выпускай. Свободу давай, время вышло! – выкрикнул Черняк.

– Где вы жили после выхода из заключения? В Гатчине вас видели всего один день, – не отреагировал на крик Самарин.

– Страна большая. Песню алиментщика знаешь, – все наглел и наглел Черняк. – Мой адрес – Советский Союз…

– Соколовскую Александру Зиновьевну вы знаете? – тихо спросил Самарин, наблюдая за лицом Черняка.

Феликс словно наткнулся на препятствие, замер. «Нашли ее, гады! А может, она сама пришла, жалко стало камешки и валютку. Дура, я же ее завалю с потрохами. А что они мне с Сержем, родственники, что ли? Скажу, что принудили, сначала антисоветчину возил, потом заставили рассказывать про колонию, Жигана она хотела возвеличить. Это же правда, тут легко раскрываться. Вот только где берлога этой курвы Сержа? Без этого трудно сдавать всю шайку. Телефон он мне липовый дал, сука! А что? Подложу их всех себе под ноги и сам выберусь: на хрена мне этот лесоповал! Атанда! Вперед!»

– Что-то вы долго, гражданин Черняк, размышляете, – прервал его Самарин. – Могу помочь. Вы у нее жили в Ленинграде. Участковый подтвердил, мы ему вашу фотографию показывали. Все просто, как дважды два. Может, рассказать, как нашли Соколовскую? Могу выдать нашу профессиональную тайну. В его уголовных делах среди родственников значится Александра Зиновьевна, сорока трех лет.

«А молодилась. Никогда не подумаешь, что ей уже сорок три, да и тело… – вдруг с тоской по этой женщине подумал Черняк. – Ладно, утри слюни и думай, как выбираться отсюда».

– Даю вам шанс на чистосердечное. Можете и опоздать, если я вам все расскажу, – слегка блефовал Самарин. Он понимал одно, что показания Черняка раскроют некоторые теневые стороны, которые следствие пока не сумело увидеть. Черняк же может оказать значительную помощь следствию. Надо его подтолкнуть, он колеблется, видно, ищет, как получить собственную выгоду, предавая свою любовницу. А Феликс со своей стороны думал, что в сущности он же ничего не знает. Александра Зиновьевна никогда ни во что его не посвящала, имен не называла, связь с Сержем эпизодическая, ничего на него нет, людей вокруг нет. Да, надо спешить, а то будет нечего рассказывать, и тогда чистосердечное ничего не будет стоить. Если следователь сам сейчас назовет имя Сержа, то, как говорят водилы, «сливай воду».

– Ладно, начальник, твоя взяла! – заспешил Черняк, не давая возможности Самарину отнять у него последний шанс. – Только я хочу знать, что я за это получу.

Самарин засмеялся, ему стало легче, он понял, что переиграл преступника, и тот даст ему показания.

– Чистосердечное всегда высоко на суде оценивалось. Напишите, что хотите сделать добровольное заявление и помочь следствию и изложите суть.

– Не, начальник, давай гарантии! – наглел на глазах Черняк.

– Не хочешь – не надо, – безразлично возразил Самарин и нажал кнопку. Вошел конвойный. – Я от него устал, отведите его в камеру, с ним скучно работать. Ничего не дал, а хочет оплату.

– Подожди, начальник, в камеру успеешь, – заторопился авантюрист.

Самарин сделал знак конвойному, и тот вышел из кабинета.

– Соколовская занимается антисоветской деятельностью! – выпалил он. Но Самарин умел владеть собой, и хотя новость для него была неожиданной, так же внешне равнодушно и устало глядел на Феликса. – В Ленинграде есть целая организация, куда входит и Соколовская. У них связь с закордонниками, она оттуда получает всякую антисоветскую литературу, туда переправляет рукописи всяких антисоветчиков.

Самарин согласно кивал головой, будто бы все это ему не в новость.

– Вашу тоже она переправила? – спросил между прочим он и принялся пристально разглядывать ногти на левой руке. Создавалось впечатление, что эта чепуха его совсем не интересует, все это ему давно известно. И вопрос он задал так, от нечего делать.

– Она, она, все она! В Москве у них есть связь, я к нему приезжал не один раз и привозил антисоветчину. Сначала я не знал, что возил, она говорила мне, что это научные разработки какой-то проблемы, над которой работают в Ленинграде и в Москве, а потом я понял, что это за научные проблемы и что за материалы я возил в «кейсах» и обменивался с Сержем.

– Серж? Это такой высокий, красивый мужик лет сорока? – неожиданно проявил интерес Самарин. Черняк даже не подозревал, как взволновало следователя упоминание имени Сержа. Меньше всего ждал, а точнее, совсем не ожидал. Только что Барков с Катей нашли Сержа. Если это одно и то же лицо, то игра принимает серьезный оборот: нити потянулись к Соколовской в Ленинград.

– Да, высокий, мы с ним девок возили в Лианозово. Так он руководит московской группой антисоветчиков, – слегка приврал для веса Черняк, начиная приходить в отчаяние, что его информация совсем не трогает этого деревенского лаптя. «Дурак какой-то, гнать его надо из КГБ! Ему дают государственной важности информацию, а он, сукин сын, зевает, ногти рассматривает!!!»

– Хорошо! Вам дадут бумагу и ручку, изложите все, все и подробно. Посмотрим, может быть вы чего-нибудь нам добавите о Соколовской и Серже, хотя я в этом сомневаюсь, – ухмыльнулся Самарин. – У нас с вами еще много вопросов, которые предстоит обсудить, – заключил следователь так, словно они были не на противоположных берегах, а вели товарищескую беседу.

* * *

Вечер был хорошим и теплым, чистое небо подсвечивалось едва заметным розовым заревом ушедшего за горизонт солнца. Барков и Катя медленно шли по улице и явно не спешили уйти в душную каменную коробку дома. Алексей Иванович снял пиджак, забросил его за плечо, и, слегка покачиваясь, шел чуть впереди Екатерины. Она несла за длинную ручку сумку, чуть не касаясь ею земли.

– Как ты думаешь, Катя, ходит ли за нами по ресторанам кто-нибудь из приятелей Сержа? – тихо спросил он. – Уже четвертый день, а он не проявляет к нам никакого интереса. Сидит дома. Хорошо это или плохо?

– Вот тут я не знаю, что такое хорошо, что такое плохо! И какой должен быть интерес? Ко мне? К тебе?

– А ты никого вокруг со знакомым лицом не видела? Пусть незнакомое, но уже встречала его раньше. Заговаривал с Сержем.

– Да у него столько знакомых, что приветствуют его многие. Он популярен, но чем, не знаю.

– Пожалуй, ты права, это ерунда,