растопыренными по-крабьи руками отскочил назад. В схватке он выронил оружие, так же, как и остальные ее участники. Одинаковые рефлексы, одинаковая первая задача – с самого начала выбей оружие из рук противника. Один камрад с неестественно вывернутой шеей, с искаженным застывшим лицом уже лежал на траве, остальные, сумев избежать смертельных ударов, стояли справа и слева от трупа, пытаясь боковым зрением нащупать оружие. Взгляды из-под бровей, кровавые потеки, полураскрытые рты.

Это был пат. Справившись с одним, но не выключив остальных, Кублах потерял свое единственное преимущество, ему уже некогда было думать, два боевика стерегли не то что каждое его движение – каждую мысль. «Они меня обложили, они боятся меня, но ждут подмоги, так что живым мне отсюда не выйти. Мне их вымотать надо, протянуть время, но его, похоже, не так уж много».

Камрады тоже тянули время. Медленно-медленно, словно к взрывчатке, они приближались к Кублаху, в их действиях не было ни единой ошибки. Им даже оружие не нужно было сейчас.

Послышался тонкий вой, стал усиливаться. «Подмога!» – подумали камрады, а Кублах озлился. Он понял, что у него уже нет ни секунды времени. Или сейчас, или никогда. Но сейчас тоже было самоубийством.

Вдруг – два хлопка, один за другим. Два тихих хлопка – и камрады уже в падении, с наполовину перерезанными телами.

– Сюда! Быстро!

Кублах обернулся на голос и увидел Джосику. Сначала он ее не узнал. Просто женщина, лихая такая баба в мужской одежде, с двумя боевыми скварками в руках, прям боевик, стоит, загородив собой переулок. Уже потом, когда она нетерпеливо махнула ему рукой и сказала громко: «Сюда!» – он понял. Не узнал, а именно понял, кто это перед ним. Трезвая Джосика была полной противоположностью Джосике пьяной. И фигура, и стать, и посадка головы, и особенно голос, очень женский, подчеркнуто женский, при мужском-то наряде. Показалось Кублаху – королева звала его. Истинная царица. Он и побежал на ее зов не для спасения жизни – это во вторую очередь, – а потому, что позвала королева. Вот такое с ним случилось странное ощущение.

– Быстрей же ты! – Она встревоженно посмотрела на небо. По небу со стороны Виргианских бань плыли широченные боевые берсеркеры, модель сто одиннадцать. Четыре в ряд.

Сунула под мышку один из скварков, Кублаха дернула за руку в нетерпении, утащила под арку. Из окон на них таращились.

Глава 16. В доме Фальцетти

А теперь они сидели друг против друга в большой гостиной дома Фальцетти, и теперь Кублах понимал уже все. И не знал, как себя вести в такой ситуации, уж очень она ему казалась дикой и невероятной. Он молча смотрел на Джосику, а та одеревенело притулилась к столу, будто бы ничего не произошло, будто бы не сидел перед нею Кублах, вся ушла в то, что теперь называется музыкой для одного уха, хотя уши-то у нее как раз были закрыты оба – это просто так называется; там, конечно, оба уха задействованы полностью, там и стереофония, и психофония, и звукосвет, и «молоточки по черепу», и даже, если захочется, можно включить звук самомузыки, у которой нет автора, кроме моторолы в качестве конструктора и слушателя (слушать-то ее не надо, надо только при ней присутствовать, слушать, что ж, слушать – все равно не услышишь), в качестве композитора и исполнителя, так, чтобы в самый тик эта музыка попадала, хоть и не слышно ее бывает, но в самое настроение.

Глаза у Джосики были полуприкрыты, она куда-то смотрела и даже зрачками двигала, но это ничего не значило, потому что она видела только свою одноухую музыку, вся была в ней – или только показывала, что она вся в ней, бог ее знает, что она там себе думала под своей музыкальной шапочкой. Скажем, просто сидела, и все, и ни до кого никаких дел. От нее пахло чем-то несвежим и определенно неженским, запущенная она была вся.

А Кублах молча смотрел на Джосику, чувствуя себя полным дураком. Он не знал, что сказать. Он сидел прямо, вытаращив глаза, казался себе старым и слежавшимся. Время от времени он покряхтывал, глубокомысленно мдакал, постукивал по столу пальцами, этак нетерпеливо, в том смысле, что, мол, теряю я здесь с вами свое драгоценное время, но неприлично же уйти просто так, не крякнув, не кашлянув, никаким другим естественным образом не обнаружив свое присутствие, прежде чем сменить его на отсутствие.

Это было зрелище – старый баран Кублах и молодая, насквозь пропитая Джосика напротив (оба, вспомним, почти одного возраста), которая когда-то была Дону жена, но теперь не жена Дону, а сама Дон, самый что ни на есть Дон, самый охраняемый из всех Дон, самый драгоценный на всей планете и самый заброшенный, самый одинокий, если, конечно, не считать умирающих сейчас в одиночестве старух-донов, стариков-донов и бродящих безо всякого к себе внимания сумасшедших детей, которым донами не позволил стать пубертатный возраст.

– Что же вы мне сразу-то не сказали, что… ну, вот про эту вот про ситуацию вот про всю?

Джосика услышала, виновато улыбнулась, у нее это очень хорошо вышло.

– Я пыталась. Не получилось.

– Теперь-то хоть, как все произошло? А?

– Что Дон вам сказал?

– Ничего мне Дон не сказал. Дон с ума сошел. Он обычную чушь нес. Или отмалчивался. Ну, это понятно. Он меня боится.

– Вас? – Джосика оскорбительно показала всем своим видом, что готова расхохотаться, но слишком она для того высокоинтеллигентная и высокопоставленная дама, чтобы позволить себе такое хамское выражение чувств.

Они сидят друг напротив друга в большой комнате с окном, настоящим окном, выходящим на улицу, сидят и друг на друга не смотрят. Молчание, которое тянется уже бог знает сколько времени, лишь изредка прерывается неопределенным мычанием Кублаха типа: «М-да, вон оно как у вас, просто чудом спасся, спасибо, конечно, вам», – на что Джосика всякий раз с большой готовностью кивает и пытается сказать что-то вежливое, но не ладится у них разговор. Кублах барабанит пальцами по столешнице, Джосика с большим любопытством эти пальцы рассматривает. Ей очень хочется выпить.

– М-да, вот так вот, – говорит Кублах.

– Ага, – кивает Джосика. – Вы себе и не представляете.

Он хмыкает.

– Лихо, а? Вы мне сегодня дважды жизнь спасаете. Мне еще никто жизнь не спасал. И надо же, чтобы именно вы. Да еще дважды.

– Да бросьте вы! На моем месте так поступил бы каждый! – криво улыбаясь, цитирует кого-то Джосика, но потом спохватывается. – Убейте меня, если не так.

– Да нет,