– ее видно, совсем близко они уже. Совсем. Вон тот на Дона бежал, здоровенный малый, очень самоуверенный, здоровенный малый, румянец через всю щеку. Он бежал прямо на Дона: глядел на него со строгостью и с испугом. Дон не будет обороняться, хотя тот уже сжал свои кулачищи, уже руку стал отводить в беге, – Дон не будет строить блок против удара, плевать на удар, он попросту разорвет этого сосунка в клочья. И хорошо, что единение исчезло, это нормально, теперь каждый своего намечает.

Вот тут оно и случилось. За секунду до того, как две разъяренных толпы должны были слиться, когда уже готовы были посыпаться сокрушающие удары. Внутри каждого – исключением остался только сам Дон – словно произошел взвизг. Каждый вдруг словно вдохнул вместо воздуха горький сгусток непереносимого ужаса; каждый еще на бегу, еще только собираясь схлестнуться с намеченным противником, вдруг панически вытаращил глаза и тоненько, умоляюще закричал. Тела по инерции ударились друг о друга, кто-то упал, кто-то себе в волосы вцепился… искаженные лица… воющая площадь… шевеление под ногами… Всех объял панический, парализующий ужас.

Позже выяснилось – сам же моторола всем желающим и объяснил, – что паническое бегство с площади моторола организовал с помощью простейших радиометодов – они были настолько просты и очевидны, что в те минуты о них никто не подумал.

Прошли долгие страшные секунды, наконец сработал инстинкт (разум молчал, разум был поражен), и уже истошно, смертно вопя, люди стремглав бросились назад, с площади.

– Что… что там еще? – сам себя не слыша в общем реве, сказал Дон, все уже понимающий, но отчаянно не желающий понимать.

Но он понимал еще далеко не все.

Как только площадь опустела (лишь Дон остался на ней), по ней прошла крупная дрожь – не так, как бывает при землетрясении, а так, как будто она была живая.

Удаляющийся грохот шагов. Крики, постепенно стихающие. Дон упал, вскочил, широко расставил ноги, начал балансировать. Значит, все-таки так.

В центре площади появился молодой человек в сверкающем плаще, освещающий лицо сердечной улыбкой. Знакомым баритоном он объявил:

– Знаете, на площади запрещены массовые беспорядки. Вы имеете право только на поединок. Один. Поединок.

И исчез.

И опять по площади пробежала волна дрожи. Постепенно в себя приходя, люди сгрудились по краям. Они невольно ощупывали себя, недоуменно мотали головами, пытались отдышаться.

«Вот оно что». Дон посмотрел на Дворец. Тот сиял на солнце белизной с золотом. «Поединок, значит. Ну, что ж, будет вам поединок!»

– Эй! – заорал он изо всех сил. – Эй ты, Фальцетти! Ну-ка, иди сюда!

Дон боялся, что Фальцетти не примет вызова. Но он, словно только того и ждал, в тот же миг вбежал на площадь – неизвестно откуда. Был он в чем-то то ли спортивном, то ли боевом, не понять – что-то темное, обтягивающее и переливающееся всеми черными цветами радуги. И жабо. И сапоги с клыками в разные стороны. Вот только морду не разрисовал боевою татуировкой, все та же гнусная морда. И ублюдок суетится вокруг.

Фальцетти завизжал самым своим противным, самым дребезжащим фальцетом:

– Я иду, подонок! Я тебя не боюсь! Убийца, дрянь, космолом паршивый, я тебя сейчас уничтожу!

Он кричал, странными, неестественными прыжками приближаясь к Дону. Тот, замерев, ждал посредине. «Ну вот, Фальцетти, ну вот». Он сжал кулаки и зубы, он строго нацелил взгляд. И они встретились.

Первая схватка – беспорядочная, жестокая. Как ни странно, немедленной победы Дону она не принесла. Дон, сильный, умелый боец, должен был победить тощего, слабого на удар Фальцетти за секунду, самое большее – две. Тут и разговора не было, каждый увидит, на кого ставить. Позднее Дон попытается оправдать себя тем, что он, возможно, и сам подсознательно не хотел наносить сокрушающего удара – а для Фальцетти только такой и нужен был. Фальцетти брал своим сумасшествием. Он был быстр – намного быстрее Дона, – он вместе со своим ублюдком по-сумасшедшему прыгал вокруг него и с жутким аханьем бил. Дон, несмотря на всю простоту задачи, никак не мог сосредоточиться и ударить в открытое место, хотя Фальцетти, казалось, о защите вовсе не думал – он открывался всякий раз, когда нападал или отскакивал, чтобы приготовиться к новой атаке. Он визжал, подвывал утробно, издавал звуки, классификации просто не поддающиеся. Он зачаровал Дона своим мельтешением, да еще этот ублюдок, под ногами снующий… И он бил. Бил все время, и Дону все время приходилось эти удары блокировать – каким бы слабым бойцом ни был Фальцетти, его удары пугали. От его ударов у Дона болели руки.

Увлеченные боем, они не заметили метаморфозы, происшедшей с дворцовой площадью. Метаморфоза началась еще до того, как был нанесен первый удар. Дрогнув, площадь вогнулась, люди ахнули, подались назад. Затем в центре образовалась плоская арена, на которой и происходил бой, а по краям амфитеатра вырос метровый барьер. Внутри амфитеатра, по периметру, возникли вдруг женские тридэ с мячами и лентами – во время боя они исполняли замысловатый, но чрезвычайно слаженный танец, каким-то непостижимым образом отслеживающий каждое движение сражающихся. За барьером возбужденно грудились кузены, а напротив них – камрады Фальцетти. Не хватало только кричалок, петард и дудок.

Все с чрезвычайным жаром болели каждый за своего. Спроси их кто в то время: «Разве не видите вы ничего абсурдного и унизительного в своем поведении? Ведь все вы шли погибнуть или победить!» – наверное, многие бы проснулись и с ужасом – не наведенным, а вполне естественным – оглянулись по сторонам… и промолчали? Или все-таки, может, не примирились бы, пошли на смерть, но не против Фальцетти, а против того, кто умудрился их так унизить – самого стопарижского моторолы? В сослагательном наклонении много чего можно наговорить.

Но никто их ни о чем, естественно, не спросил, они остались болельщиками.

Не все, правда. Валерио стоял среди них мрачен, засунув руки в муфту своего синего свитера. Витанова нервничал. Он, конечно, не желал победы Фальцетти, но как же ему сейчас не хватало Глясса! Одурманенный Скептик шел вдоль барьера, пытаясь его сломать. Какой-то лысый кузен грудью пал на барьер, охватил ладонями голову. Кто-то маленький, черный, юркий прорывался сквозь толпу от площади прочь – на лице его стыд и горечь. Кое-кто еще кое-что пытался предпринимать. Но напрасно – азарт спортивного состязания овладел массами.

– Победит наш Дон, куда против нас этому мозгляку!

– Эх, вот сейчас бы и бить! Что ж он?

– Смотри!

– А, не нравится, гляди, как отскочил!

– Ну, давай же, давай, Дон, ну, пожалуйста, Дон,