поджигали, а бегущих в панике людей забрасывали ручными гранатами. Немногочисленная эфиопская интеллигенция была ликвидирована: не менее трех тысяч погибли в Аддис-Абебе, около тысячи коптских священников были уничтожены по всей стране. Через какое-то время более умеренный граф Ди Аоста сменил Грациани, но было уже поздно. С того момента Италия начала устанавливать свою гегемонию с помощью разветвленного репрессивного аппарата. И это снова перекликается с нацистским режимом в Польше и в других странах Восточной Европы. Итальянский случай нельзя назвать тотальным геноцидом. Это было строго дозированное массовое убийство для заселения обезлюженных территорий, и это был политицид, лишивший эфиопов политических вождей сопротивления.

В-третьих, после того, как репрессии пошли на спад, колониальная политика фашистов стала опираться на расовую сегрегацию. Было запрещено сожительство с туземными женщинами. Как писал один журналист, «чтобы сохранить расовую чистоту белых в Восточной Африке, был востребован расизм как главная доктрина фашистской колониальной политики» (Del Воса, 1969). Но идея фашизма пришла в столкновение с умонастроениями и темпераментом обычных итальянцев. Итальянские солдаты и поселенцы не были расистами и ни в грош не ставили официальную политику властей. Итальянский характер, — говорили они, — это дружелюбие, великодушие и любвеобильность. Итальянцы вступали в интимные связи с эфиопскими женщинами по обоюдному согласию или за деньги, но никогда не прибегали к насилию. Нацистским геноцидом здесь и не пахло. В Ливии Муссолини даже прикинулся на время защитником исламской цивилизации. Это был традиционный колониализм. В середине 1930-х гг. лишь Италия и Япония создавали поселенческие колонии на завоеванных территориях. В худших случаях японская колониальная политика в жестокости ничем не уступала итальянской, с той лишь разницей, что после победы японцы практиковали самые жесткие формы принудительной ассимиляции, культурного подавления, не исключая в крайних случаях и массовых убийств. Если говорить о европейском колониализме, то лишь в Южной Африке он вылился в полную расовую сегрегацию, которая никогда не была избыточно кровавой. Колониальные чистки и массовые убийства, проведенные Италией в середине XX столетия, своей жестокостью обязаны идеологии фашизма.

В свою очередь, итальянский колониализм подтолкнул традиционный фашизм в сторону нацизма. И этот фактор, и твердая решимость Муссолини идти с Гитлером до конца генерировали антиеврейские законы от 1938 г. В этом вопросе Германия не оказала на Италию никакого давления (Preti, 1974). Муссолини все чаще и чаще обращал свой гнев на евреев, призывал фашиствующих студентов и журналистов разворачивать антисемитские кампании. Во всем мире лишь немцы поддержали Муссолини в его эфиопской авантюре, подтолкнув дуче к бесповоротному принятию нацистской идеологии. Евреи громче всех призывали Лигу Наций применить санкции к Италии — они знали, чего им надо бояться. Муссолини и раньше считал, что «международное еврейство» ненавидит его режим, но предпочитал не провоцировать своих противников. Теперь, когда евреи открыто бросили ему перчатку, Муссолини не оставалось ничего другого, кроме как объявить их врагами итальянской нации. Итальянский диктатор ожесточался все больше, по мере того как радикализировался его режим. Он опасался, что фашизм как политическая система начнет стагнировать (это действительно происходило после его прихода к власти), поэтому он требовал «прогрессивной тоталитаризации» движения. Итальянская радикализация не была столь бескомпромиссной, как германо-нацистская, описанная нами в главе 7, но двигалась она в том же направлении. Антисемитские законы не были популярны в Италии, за исключением Триеста (Szajder, 1995). Там было больше евреев (но не более 4 % от общего населения), и антисемитизм, как и обычно, стал своеобразной прокладкой между другими этнонациональными конфликтами — в этом случае между итальянцами, немцами и словенцами. Еврейские космополиты Триеста расценивались всеми как союзники иностранных врагов. За пределами Триеста уличные беспорядки, устраиваемые фашистами, лишь изредка затрагивали еврейское население. В докладах СС указывалось, что итальянцы и итальянские власти выступали против депортаций. Некоторые итальянцы боролись против геноцида в оккупированных Франции, Хорватии и Греции.

Ожесточенная партизанская война против итальянских оккупантов в хорватской Далмации подавлялась массовыми расстрелами заложников и жесткими бомбардировками населенных пунктов (Tomasic, 1946: 113). Но как считает Джонатан Стейнберг, «итальянские солдаты несли в себе иные моральные устои», чем солдаты вермахта. Итальянский фашизм вырос из традиционного монархизма и национализма. Итальянского фашиста нельзя было поставить на одну доску с офицером СС, растоптавшим консервативные традиции немецкой армии. Поэтому евреи, сербы и греки гораздо меньше пострадали от рук итальянцев (Mazower, 1993: 150–155; Steinberg, 1990: 206–227).

В ноябре 1943 г. на севере Италии была провозглашена Республика Сало, или Итальянская социальная республика. Созданное Республиканской фашистской партией, новое псевдогосударство объявило себя левым и антикапиталистическим. Поскольку немцы опасались, что такая «левизна» отрицательно скажется на военном производстве, они направили радикализм левых в русло все того же антисемитизма. Примерно так же была переформатирована идеология немецких СА в 1930-е гг. (это мы обсуждали в главе 7). Парамилитарные отряды Сало устроили кровавую баню и евреям, и всем заподозренным в связях с партизанами. Большинство карабинеров и призывников отнеслись к этим погромам без энтузиазма. Самые рьяные головорезы, примерно 2 тысячи человек, освободили эсесовцев от неблагодарной задачи последних еврейских депортаций. Некоторые радикалы были просто солдатами удачи, другие африканскими чернорубашечниками, членами Добровольной милиции национальной безопасности (MSVN), парамилитарными полицейскими формированиями. Ветераны фашизма узрели врага в чуждом народе — это было последствием африканских войн и собственных нацистских убеждений. Снова появилось на свет старое пугало «жидобольшевизма». Сьюзан Дзукотти называет их «фанатичными фашистами… озлобленными изуверами, которым нечего было терять и некуда было идти… идеалистами, приспособленцами, садистами, уголовным отребьем, авантюристами, недозрелыми юнцами» (Zucotti, 1987: 148–154; Bernardini, 1989; Fargion, 1989; Hilberg, 1978: 421–432; Ledeen, 1989). Такой набор эпитетов звучит не очень убедительно, и социальный генезис этих военных преступников остается туманным. Многие из них были судимы после войны, архивные дела ждут своих исследователей. Ясно одно: и в Африке, и в Италии настоящие фашисты пролили больше крови, чем обычные итальянцы.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СОЮЗНИКИ И ПОМОЩНИКИ ГЕРМАНИИ: СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА ИСПОЛНИТЕЛЕЙ ГЕНОЦИДА

В период между Первой и Второй мировыми войнами почти все восточноевропейские страны еще больше приблизились к концепции органической демократии, описанной в главе 3. Новые правительства, появившиеся после 1918 г., создавались как представительные и стремящиеся к либеральной демократии, тем не менее в привилегированном положении всегда находилась доминирующая (обычно титульная) этническая группа. Польша существовала для поляков, Румыния для румын и так далее. Политические партии большинства или меньшинства позиционировали себя как националистические, представляющие весь народ как единую нацию. Но это не мешало им проводить дискриминационную политику в отношении других этнических групп. Партии национальных меньшинств отказались от мультикультурализма (сдали первую линию обороны) и перешли к узконационалистической политике и