в процессе долгой, трудной и чрезвычайно кровопролитной гражданской войны, осложненной внешней интервенцией. Вооруженная борьба привнесла в марксизм дух милитаризма. Так создавались партийные государства, воплощавшие высокоидеологизированный и милитаристский социализм.

Между захватом власти и осуществлением революционных идеалов лежала огромная дистанция. Победившая партия оказалась один на один с патриархальным, инертным общественным укладом и многочисленными врагами как внутри, так и за пределами государства. Капиталисты, помещики, мелкая буржуазия, монархия, церковь были обречены на уничтожение, но всячески сопротивлялись этому, опираясь на помощь извне. Революционеры умеренного крыла, более склонные к компромиссам, предлагали «постепенное врастание в социализм» и бюрократизацию государства-партии. Радикалы отвергали такой позорный компромисс и требовали подавления любого сопротивления любой ценой. Гражданские войны сыграли на руку радикализму и адептам вооруженного насилия. Теория Маркса этого не предусматривала, но радикализация была необходима, чтобы удержать власть и спасти революцию. Коммунистические режимы, построенные на костях и крови, вовсе не стремились к преднамеренному уничтожению людей. Эти последствия естественно вытекали из марксистской схемы революционных преобразований: для победы была нужна принудительная трудовая мобилизация, обрекавшая народ на голод, болезни и смерть, как это было во францисканских миссиях в Калифорнии в XVIII веке (см. главу 4). Миссионеры хотели построить Царство Божье на земле, но принесли новообращенным смерть. В таблице 1.1 это классифицируется как «война по ошибке». Коммунисты пошли много дальше. Когда революционные реформы начали пробуксовывать, они обвинили в этом внутренних врагов, вредителей и саботажников. Они были готовы пожертвовать и своей и чужой жизнью, что я называю «безжалостной гражданской войной» или «ошибочными революционными проектами». В Китае жертвой революции стали помещики, в России — кулаки. Если власть взвинчивала революционный террор до последнего предела как узаконенное возмездие за сопротивление, начинался политицид — уничтожение всех оппозиционно настроенных слоев. Новые марксисты разработали органическую концепцию народа не по этнической, а по классовой принадлежности. Народом стал пролетариат, а все, кто ему противостоял, стали врагами народа. Тут возникало искушение уничтожить враждебные классы физически. Это я называю классицидом[71]. Классицид проводили все три режима, в Камбодже — в самой ужасающей форме. Между радикалами и прагматиками вскоре обозначился раскол. В отличие от фашистов, у коммунистов не было принципа верховного вождя, поэтому им было непросто справиться с оппозицией.

Хотя партия строилась на демократических принципах, коммунистическое движение возникло как группа заговорщиков, подчиненных военной дисциплине в период гражданской войны и пришедших к власти, не располагая традиционным механизмом урегулирования конфликтов. Когда возникли первые трудности в осуществлении намеченной программы, подняла голову внутрипартийная оппозиция. Как с нею нужно было бороться? Ответ был прост — насилие, то, что я называю «фратрицидом» — братоубийственной войной. В лагеря и под расстрел пошли сотни тысяч советских, китайских, камбоджийских собратьев по партии. Это нанесло невосполнимый урон коммунистическому движению в Советском Союзе и Китае, это сокрушило диктатуру красных кхмеров в Камбодже.

Политицид, классицид, внутрипартийные братоубийственные войны — это основные типы кровавых чисток, которые мы обсудим в этой главе. Ошибочные революционные проекты стали главной причиной массового кровопролития. Оттуда же растут корни откровенно этнических чисток (Чечня, Тибет, Камбоджа). Эти чистки спровоцировали леворадикалы, но в основе их действий лежали идеология, экономика, милитаризм, классовая политика, а не борьба с враждебными народами[72]. Репрессии, осуществленные леворадикалами, в одном аспекте смыкаются с праворадикальным национализмом. Левые тоже сумели взнуздать и повернуть в нужном им направлении этнонационализм (см. тезис 2), им тоже удалось создать свой аналог органической нации-государства, пусть и опирающийся на классовую детерминанту. Этот тезис я и буду развивать в этой главе.

Как и историки этнических чисток, большинство исследователей коммунистических диктатур считают кровавые репрессии и их виновников порождением этатизма: массовые убийства осуществляла вертикаль власти, приказ исходил от диктатора и претворялся в жизнь политической элитой, существовавшей в условиях тоталитарного режима (напр.: Conquest, 1990; Courtois et al., 1999; Locard, 1996: 131; Rummel, 1992). Все сходятся в том, что репрессии были последовательны, организованы и спланированы. Все это происходило в высшей степени этатистских обществах, где не было и тени демократии. Коммунисты отбросили свой тезис о постепенном отмирании государства по мере строительства коммунизма и начали конструировать огосударствленную, милитаризованную модель с жесткими иерархическими принципами и с опорой на военно-политические репрессии. Виновником и исполнителем кровавых чисток был военно-полицейский государственный аппарат. В рамках партократического государства этот процесс проходил далеко не просто. Низовые члены партии, искренне разделяя ее идеологию, считали, что социализм надо строить, не щадя сил и жизни. Репрессии приветствовались обществом, партийные функционеры перевыполняли расстрельные квоты, как рабочие перевыполняли производственные планы. Всеобъемлющая партийная диктатура вовсе не означала, что государственная власть была монолитной, ее структуры не были полностью институционализированы, они были раздроблены и даже хаотичны, как уверяют нас историки-ревизионисты[73], исследующие Советский Союз. Массовые репрессии были предначертаны сверху, снизу их поддержали противоборствующие партийные фракции.

СТАЛИНИЗМ

Большевики захватили власть и быстро подавили как врагов, так и бывших союзников. К сентябрю 1918 г. Советы народных депутатов, профсоюзы, судебные органы практически утратили независимость. Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией (ЧК) пролила первую кровь, были построены концентрационные лагеря, развернулся «красный террор». В короткий срок погибло от 10 до 15 тысяч человек, некоторые в вооруженной борьбе, но большинство были расстреляны по приговорам (Harding, 1984; Pipes, 1991: гл. 15–18; Werth, 1999а: 71–80). Гражданская война быстро милитаризовала страну. Коммунистическая партия превратилась в полувоенную организацию. Война шла с крайним ожесточением. Обе стороны не щадили друг друга и не только друг друга. Красные убивали представителей имущих классов, белогвардейцы — евреев. На совести обеих сторон свыше 100 тысяч уничтоженных пленных и гражданских лиц. Партийная риторика становилась все более воинственной. Наступил «военный коммунизм». С экономическими проблемами, заявил Лев Троцкий, должны «покончить» «дисциплинированные трудармии» рабочих. Как и фашисты, большевики высоко ценили дисциплину и боевое товарищество. И белогвардейцы, и красные выдвигали на авансцену ветеранов движения; вожди носили военную форму и щеголяли военными терминами применительно к экономике и политике — «передовой отряд», «взять крепость», «ударные войска», «легкая кавалерия», «кампания», «бригады» и так далее. Насилие, развязанное партией пролетариата, формировало «социалистическую мораль» и взращивало Homo Soveticus — «советского человека». В таком же ослеплении находились и нацисты, когда начали создавать «идейно сознательную» элиту и «нового немецкого человека».

Понятие этнического врага у большевиков практически отсутствовало. В Гражданской войне они сражались против украинских националистов и казаков, занимались «расказачиванием» (ссылками), но все это укладывалось в рамки классовой борьбы против прислужников царизма или бывших правящих классов. Их собственное государство мыслилось им наднациональным, оно должно было стать государством