массовых уничтожений, когда это стало опасно и невыгодно геополитически (союзники по антигитлеровской коалиции ничего и никому прощать не собирались). Разорвать сложившиеся связи с Германией было трудно и марионеточным странам, и их вспомогательным войскам, действующим бок о бок с могучим вермахтом под его неусыпным контролем. Немцы обладали огромным политическим и военным потенциалом, чтобы принудить своих союзников к преступному пособничеству, — именно это сделало решение еврейского вопроса окончательным. Латыш Виктор Арайс был прав: дай им палец, всю руку откусят. Он и тысячи других добровольцев стали шестеренками в нацистской машине уничтожения. Суровая дисциплина (вкупе с ежедневной практикой убийств и ежедневным алкоголем) сковала их по рукам и ногам. Надо было обладать незаурядным мужеством, чтобы перестать быть палачом. Лишь в последние месяцы войны участились случаи дезертирства из карательных подразделений. В национальных коллаборационистских формированиях было больше отъявленных убийц, чем среди немецких карателей.

У немцев оказалось много Пособников, и на то есть весомые причины. Центральная и Восточная Европа имели давние традиции антисемитизма: в этом вопросе скрестились и христианская нетерпимость к чужой религии, и раздражение, которое вызывали евреи как эксплуататоры. Политика «окончательного решения» выстраивалась на историческом фундаменте, в основе которого была и религиозная, и экономическая составляющие. Многие ненавистники евреев верили в дикие небылицы, бывшие в ходу еще среди их бабушек и дедушек, и «жидобольшевизм» стал модернизированным мифом о евреях-похитителях детей. Убийцы-антисемиты старались легитимировать свои действия, апеллируя к воинствующему христианству и риторике освобождения от еврейского засилья. В XX веке эти две древние традиции прозвучали в современной аранжировке. Христианские церкви поддержали локальный органический национализм, который якобы мог разрешить социальные и иные противоречия. Протестантская, католическая и православная церкви воззвали к национальному духу верующих, к чувству этнической идентичности, отбрасывающей все чуждое как враждебное. Традиционная зависть к богатству и влиянию евреев выступила в новом идеологическом обрамлении: популистский национализм, страдающий как от западных плутократов, так и от восточных «жидобольшевиков». Религия и популизм повернули национализм в русло социального дарвинизма и фашизма.

Это укрепило веру в то, что евреи угрожают современной нации-государству. Космополитические иудеи практически во всех странах рассматривались как нечто враждебное. Лишь у болгар были истинные и сильные враги, которые оттеснили на задний план «еврейскую угрозу». Только хорваты имели независимость и еще одного, более опасного врага — именно сербы, а не евреи приняли на себя главный удар кровавых чисток. Нечто схожее мы видим в том, как румыны уничтожали украинцев; и все же главным врагом в Восточной и Центральной Европе оставались евреи.

Совершенно непредсказуемо приговор, подписанный евреям, обрек на ту же судьбу еще один, куда меньший космополитический народ — цыган.

Как я уже указывал в этой книге, антисемитизм не был исключительным и самодостаточным феноменом. Тяжелее всего евреям приходилось там, где их считали пособниками или агентами влияния внешнего врага. Хелен Файн (Fein, 1979: 44–58, 88) пишет, что лишь в одной из девяти этнически однородных стран Европы (более 75 % граждан одной веры и одного языка) сколь-либо сильно проявилось антисемитское движение, по сравнению с 6 из 10 этнически смешанных государств. Евреи становились козлом отпущения там, где радикальные националисты ассоциировали их с иной, реальной угрозой. Наиболее развернутый анализ этой связи я сделал в главе 9 книги «Фашисты». Фашистские партии набирали максимум голосов на выборах в тех румынских округах, где были сильны еврейские, мадьярские или немецкие диаспоры. Как и всегда, положение евреев было угрожающим, если государство-нация почему-либо связывало их с другими врагами. Что бы случилось, если бы немецкие нацисты не обладали такой огромной военной силой и влиянием на страны-сателлиты? Альтернативная история — занятие сомнительное, тем не менее мы неопровержимо знаем, что в межвоенный период в Европе пышным цветом расцвел органический агрессивный национализм. Нацистская Германия лишь плеснула бензина в этот костер, но не она его развела. Начиная с 1925 г. большинство европейских правительств отказались от идеи мультикультурализма, закрепленной в конституции. В реальности Польша была для поляков, Эстония для эстонцев, Румыния для румын и так далее. В трех странах национализм проявил себя менее агрессивно. Итальянский фашизм вначале расценивал нацию как культурный, а не этнический феномен, естественно, не включая в это понятие африканцев из колоний. Итальянцы достаточно терпимо относились к славянам на завоеванных территориях, но не желали предоставлять им право гражданства. Наиболее враждебную реакцию вызывали славяне (а также и евреи) в Триесте, это потянуло за собой цепную реакцию антиславянских выступлений (см. «Фашисты», глава 4). К счастью для Болгарии, ее органический национализм (направленный против турок и других мусульман) не принял уродливых форм, благодаря сложившимся геополитическим обстоятельствам того периода. Чехословакия, возможно, была наиболее либеральной страной Восточной Европы, но и там мультикультурализм дал трещину по отношению к судетским немцам и словакам, что подтолкнуло многих из них к фашизму и впоследствии к кровавым чисткам.

Национализм был сильнее этатизма практически во всем регионе. Националистические движения стали объектом научного интереса прежде всего потому, что они спровоцировали массовые убийства евреев во имя все того же органического национализма. Это было военное время, и парламентские дебаты о формах государственности были совершенно неуместны, когда надо было убивать врагов. Соответственно, либеральная демократия была отвергнута, авторитаризм усилился, милитаризм стал моделью, по которой выстраивалось государство. Этатизм перестал быть риторикой, он стал реальностью. Таким образом (если бы не возникло сильной контртенденции), органический национализм, этатизм, преследования политической оппозиции и этнических меньшинств возобладали бы во всей Европе, даже если бы нацистской Германии не существовало. Дискриминации в той или иной степени подверглись бы цыгане, евреи и другие, более крупные народы, находящиеся в меньшинстве. Что касается цыган, случайных жертв эсесовской идеологии, альтернативный сценарий достаточно ясен. Если бы не было нацистов, они бы существовали, страдая от дискриминации (как и сейчас), но они жили бы. Думаю, что то же самое можно сказать о душевнобольных и умственно неполноценных, свидетелях Иеговы, Иннокентьевнах, гомосексуалистах и других группах. Тот же самый альтернативный сценарий приложим и к другим нееврейским меньшинствам: вся та же дискриминация, ущемления гражданского статуса, вынужденная эмиграция. В отношениях между сербами и хорватами возникла бы более сильная напряженность, что и случилось много позднее. Если бы не существовало нацистской Германии, такие крупные этнические меньшинства, как немецкие диаспоры, польские украинцы, были бы поставлены перед выбором: или остаться на своей земле, подвергаясь дискриминации в трудовой занятости, образовании, гражданских правах, или эмигрировать. Это было бы легче сделать немцам, чем украинцам, ведь у немцев было собственное государство, историческая родина. Любые перипетии могли бы сопровождаться насилием и даже смертью сотен людей. Политические меньшинства испытали бы