Предметы у восточной стены госпиталя показывают силу этогостолкновения.

Так, где их шлейф обрывается, можно сказать, в головекометы, сидит мужчина, который нам знаком. То есть мы впервые видим его в этойбесформенной коричневой тунике (и он, само собой, не знает, как носить такуюодежду, потому что она определенно открывает лишнее), сандалиях на босу ногу, сволосами, зачесанными назад и собранными в конский хвост, перехваченный лентойиз грубой, невыделанной кожи, но перед нами, безусловно, Уэнделл Грин. Ончто-то бормочет себе под нос.

Слюна течет из уголков рта. Он пристально смотрит на мятыелисты писче?? бумаги, свернутые трубкой, которую он держит в правой руке. Еслион сумеет понять, как диктофон «Панасоник» превратился в мятую бумагу, то,возможно, начнет соображать, что к чему. Но до этого еще далеко.

Уэнделл (мы продолжим называть его Уэнделлом и не будемломать голову над тем, какое имя он может получить, или не получить, в этоммаленьком уголке вселенной, поскольку он сам этого не знает, да и не хочетзнать) замечает батарейки «Дюраселл АА». Подкрадывается к ним, поднимает иначинает вставлять в бумажную трубку. Ничего путного, разумеется, не выходит,но Уэнделла это не останавливает. Как сказал бы Джордж Рэтбан: «Дайте этомупарню сачок, и он постарается поймать им обед».

— Че… — говорит знаменитейший репортер округа Каули,продолжающий засовывать батарейки в трубку из листков. — Че… за. Че… за! Чертпобери, залезайте в…

Звук… приближающееся позвякивание (это же надо!) шпор,привлекает внимание Уэнделла, и он отрывается от батареек и листов, поднимаетголову. Его выпученные глаза широко раскрыты. Окончательно и бесповоротнорассудка Уэнделл, возможно, не потерял, но на данный момент его рассудокопределенно повез жену и детей в «Диснейленд». А то, что Уэнделл видит передсобой, ни в коей мере не способствует скорейшему возвращению рассудка.

Когда-то в нашем мире жил прекрасный актер, которого звалиВуди Строуд[100] (Лили его знала, более того, в конце шестидесятых снялась вфильме «Экспресс правосудия» студии «Америкэн интернешнл»). Человек, которыйприближается к тому месту, где Уэнделл Грин сидит на земле с трубкой из мятыхлистов и батарейками «Дюраселл», очень похож на этого актера. На нем вытертыеджинсы, синяя рубашка из «шамбре». На шее — платок, на широком кожаномремне-патронташе с четырьмя десятками поблескивающих патронов — тяжелыйревольвер в кожаной же кобуре. Гладко выбритый череп, глубоко посаженные глаза.Через плечо на вязаной ленте — гитара. На другом плече вроде бы попугай. Толькодвухголовый.

— Нет. Нет, — вырывается у Уэнделла. — Нет. Не вижу. Не.Вижу. Этого. — Он наклоняет голову и возобновляет попытки вставить батарейки вбумажную трубку.

Тень мужчины падает на Уэнделла, но тот отказываетсяподнимать голову.

— Привет, незнакомец, — здоровается мужчина.

Уэнделл по-прежнему не поднимает головы.

— Меня зовут Паркус. В этих местах я представляю закон. Кактебя зовут?

Уэнделл не отвечает, если не принимать за ответ бессвязныезвуки, срывающиеся со слюнявых губ.

— Я спросил твое имя.

— Уэн, — отвечает наш давний знакомец (не можем же мыназвать его другом), не поднимая головы. — Уэн. Делл. Гри… Грин. Я… я… я…

— Не торопись. — В голосе Паркуса слышится сочувствие. — Ямогу подождать, пока ты соберешься с мыслями.

— Я… газетный ястреб!

— О? Вот, значит, ты кто? — Паркус нависает над ним, Уэнделлвжимается в податливую стену госпиталя. — Да, это что-то новенькое. Вот что ятебе скажу, я видел ястребов-рыболовов, я видел красноплечих ястребов, я виделсерых ястребов, но ты мой первый газетный ястреб.

Уэнделл поднимает голову, быстро-быстро моргает.

Одна голова попугая, сидящего на левом плече Паркуса,говорит:

— Бог — это любовь.

— Пойди оттрахай свою мать, — тут же подает голос втораяголова.

— Все должны искать реку жизни, — первая.

— Пососи мой член, — вторая.

— Мы растем навстречу Богу, — первая.

— Обоссысь, — вторая.

Головы говорят друг за другом, не перебивая, даже тембрголоса и интонации у них одинаковые. Уэнделл еще подается назад и возобновляетпрерванное занятие: вставляет батарейки в бумажную трубку, которая в его рукеизогнулась, а верхние слои разбухли от пота.

— Не обращай на них внимания, — говорит Паркус. — Я вот необращаю. Можно сказать, не слышу их, и это правда. Заткнитесь, мальчики.

Попугай замолкает.

— Одна голова — Святость, вторая — Нечестивость. Я держупопугая для того, чтобы он напоминал мне…

Его прерывают приближающиеся шаги, и он поворачивается на ихзвук. К ним спешат Джек и Софи, держась за руки, словно дети, возвращающиеся изшколы.

— Спиди! — восклицает Джек, его лицо расплывается в улыбке.

— Неужто Странник Джек! — Паркус улыбается во весь рот. —Какая встреча! Дайте взглянуть на вас, сэр… вы выросли!

Джек подбегает, обнимает Паркуса, тот крепко прижимает его кгруди. Потом Джек отстраняется и внимательно изучает своего друга.

— Ты был старше… во всяком случае, казался мне старше. Вобоих мирах.

Продолжая улыбаться, Паркус кивает. А когда начинаетговорить, чуть тянет слова, на манер Спиди Паркера:

— Наверное, я казался тебе старше, Джек. Ты-то былмальчишкой, помнишь.

— Но…

Паркус машет рукой.

— Иногда я выгляжу старше, иногда — нет. В зависимости от…

— Возраст — это мудрость, — уважительно замечает перваяголова.

— Ты — слабоумный старый хрен, — откликается другая.

—..в зависимости от места и обстоятельств, — заканчиваетфразу Паркус. — А вас, мальчики, я просил заткнуться. Будете болтать — свернуваши тощие шеи. — Он поворачивается к Софи, которая смотрит на него широкораскрытыми, восторженными глазами, застенчивая, как лань. — Софи. Как приятновидеть тебя, милая. Разве я не сказал, что он придет? И вот он здесь. Правда,на дорогу ему потребовалось больше времени, чем я ожидал.