Малейшая обида — и она жалеет человеку чашку чая, торт и тот не поставит. Какая странная злопамятность! Все никак не отпустит, что мы плохо ее жалели после смерти ее папы…

— Вы что, не знаете, сколько стоит всех сегодня накормить?

— Но все несут подарки, — возразила тут же Анна. — Часто — деньгами, знаешь ли. Окупилось бы!

— Она просто экономна, — чувствуя, что нужно защититься, ответил Дитер.

— Я слышала, она везет тебя в горы за свой счет. Я слышала, как она считала, сколько будет тратить. Это — экономно? Да, она злопамятна! Постарайся не разочаровать ее, а то, боюсь, это будет ваша последняя поездка.

Не желая с ней ругаться, он ушел от нее, не ответив.

— Что вы опять не поделили? — с легкой досадой спросила Альма, заметив его злобу. — Неужели нельзя хоть сейчас вести себя с ней прилично?

— Я-то тут при чем? Это она свинья.

— Вот честно, нельзя ли оставить все эти ваши семейные тайны на местах? Я понимаю, ваши тайны стали частью и моей биографии, но мне бы не хотелось… — Она замолчала, уже чувствуя себя виноватой. — Ты на меня не обижайся. Я знаю, ты ни при чем. Ты не обижаешься, нет?..

Эта ее показная умилительная нежность, с детской настойчивостью, с повисанием у него на руке и с нелепой веселостью — она бесила его. Начни Мария, взрослая, вести себя так, он бы воспринял это спокойно, но Альма?.. Ей обязательно нужно было все проговаривать, она любила комментировать всякое свое душевное движение, не могла понять, что можно переживать что-то глубокое и не желать об этом рассказать, и отсутствие романтических слов расценила бы как отсутствие самой любви и привязанности. А в интимные моменты у нее еще появлялись «котеночек», «зайчонок» и «мишка», что, наверное, выбешивало его больше всего остального. Как столь умный и серьезный в политических делах человек мог столь легкомысленно-сентиментально вести себя в любви, оставалось за гранью его понимания.

— Если ты не перестанешь называть меня «животными» кличками, я закончу клиникой, — устав как-то от бесконечных повторений этого, ответил Дитер. — И умоляю, милая, перестань говорить со мной, как с этаким плюшевым зверьком! Вот бы на службе у меня посмеялись, если бы услышали.

Помолчав, он аккуратно добавил:

— Можешь считать меня дубом того парня, Болконского, — хорошо. Но я человек, а не кот, медведь и кто-то там еще, понимаешь?

Альма на слова такие обижалась, замолкала, забивалась в угол с журналом и из-за него посматривала, шмыгала носом и, возможно, более изображала переживание, нежели действительно переживала. За этим, поняв, что муж не собирается брать слова обратно, сама шла к нему и начинала приставать с намерением разжалобить его и заставить повторить, как он ее любит. Вместе со смесью жалости к ней и раздражения он испытывал смятение и стыд, глядя, как она зацеловывает ему щеки; сопротивляться он не мог, чтобы не ссориться, но и терпел еле-еле, превозмогая усталость.

В В. они пробыли пять дней, после чего уехали в горы. На курорте, умея быть естественно-милой, ласковой с малознакомыми людьми, Альма завела веселые знакомства.

— Знаете ли, раньше к моей фамилии прилагалась приставка… я из старинной семьи, очень уважаемой… но сейчас просто Гарденберг, о чем, естественно, не жалею.

Рано или поздно, но это говорилось каждому знакомому.

Обнаружилась вместе с тем неспособность Альмы самостоятельно себя занять. До брака она развлекала себя дружеским общением, круговертью столичной жизни и политикой, но нынче ласково требовала, чтобы ее веселил муж. Тишины, которую он любил, его спокойствия она не желала, ей скучно бывало ни о чем не говорить и «ничем» не заниматься. Иногда он заставлял себя делать то, что нравилось ей, но она быстро угадывала, что ему скучно, и отсылала его обратно, чтобы он мог уткнуться в книгу или в словарь французского. Мысленно она называла его унылым, но, по сути, за это отличие его от себя и любила.

Так они прожили около недели — снежную, морозную неделю, в которую Альма каталась на лыжах, спорила о политике с местными, бегала мерить вечерние платья в салоне близ отеля и училась курить заграничные сигары. Но однажды, ближе к вечеру, из столицы пришла новость, что у них назначен новый глава правительства. Настроение Альмы мгновенно упало. Она бросила лыжи и забралась в темное кресло в углу, и сидела в нем с полчаса, погрузившись в тяжкие размышления.

— Мы можем не драматизировать, — отрываясь от чтения, сказал Дитер. — Последние правители не выдерживали больше года. «Трибун» наверняка продержится не дольше остальных.

— Хочется в это верить, — уныло ответила Альма.

— Это твое вечное несчастье…

— Мое? — воскликнула Альма. — Дитер, ты, кажется, не понял. У нас к власти пришли…

— Тихо ты!.. Милая, успокойся!.. Что за паника, ну?.. Да это всего лишь глава правительства!

— Всего лишь?.. Всего лишь?!

— И есть президент, кабинет министров, парламент! Не нужно спешить с выводами! Давай подождем, а?.. Если хочешь, можем выехать сейчас. Возвратимся раньше, узнаем все. А то мы от всех отстаем, получается.

— Что? — возмутилась она. — Я ни за что не вернусь к ним! Я не вернусь, Дитер, котенок! Ни за что!.. Ты меня не заставишь!

Она готова была расплакаться, но что-то, ей самой непонятное, сдерживало ее.

— У меня служба, — напомнил он сухо. — Я вернусь в любом случае — с тобой или без тебя.

— Ну что?.. Я за тебя тоже боюсь! Я боюсь, они арестуют нас, ограбят! Лучше нам остаться тут. Или уехать. Но к ним я не вернусь! Ты можешь служить в иностранной армии, если тебе хочется.

Он подумал о Марии — и едва ли не закричал:

— Что? Предать родину? Да мне легче умереть!

— Да что ты кричишь? — возмущенно ответила Альма. — Какая родина? Тебя же убьют — что, это родина? Я не поеду — и все!

Он замолчал, покраснев, испугавшись, что она догадается. Думая, что он оскорблен ее предложением, она залезла ему на колени и, обхватив его шею, зашептала:

— Котик, прости. Я же не думала, что ты так предан нашей стране. Это невыносимо ужасно!

— О господи, — только и смог сказать он.

— Ну, давай, зайчонок, напишем туда, узнаем, как там все обстоит. Узнаем хоть, ну? Ну не хмурься, мой мишка! Сейчас кошечка разгладит поцелуями твои нахмуренные бровки!

— Хорошо, хорошо… Я напишу Жаннетт. Она с ними в отличных отношениях.

За разговором этим Альма сама стала избегать дальнейших обсуждений, опасаясь, что доводы мужа смогут поколебать ее решительность. Настроение у нее после испортилось, развлекаться ей уже не хотелось ни