Наконец Дон изловчился и ударил Фальцетти ногою в пах. Тот, отброшенный ударом назад, упал и сложился вдвое.

– Добивай, добивай! – орали кузены.

– Беги! – слышалось от камрадов.

Дон прыгнул на Фальцетти ногами, но тот успел откатиться в сторону, жутко при том визжа. Вскочил торопливо и, согнувшись, с поля боя помчал, ублюдок побежал следом. Кузены улюлюкали, камрады молча встречали своего босса, схватили под руки, куда-то уволокли.

Дон, победитель, неторопливо двинулся в сторону Дворца. На ходу повернулся к Братству и подал рукою знак – все за мной.

Тут в центре площади снова возник тридэ моторолы и торжественно возвестил:

– Ввиду явного преимущества победа присуждается Доницетти Уолхову! Бой считается завершенным. До решения судей о дате боя-реванша просьба всем разойтись.

И опять площадь заволновалась. Сгладился барьер, выросли удобные кресла, вогнутая чаша вновь стала плоской поверхностью. Дворец распахнул расписанную золотом белую дверь; камрады, поддерживая с обеих сторон своего диктатора, молчаливо хлынули внутрь. Торопливо разошлись по своим делам многочисленные зеваки. Теперь площадь окружали только кузены; в ее центре, словно прилюдно раздетый, понуро стоял Дон. Рядом с ним вдруг забил веселый пенный фонтанчик. Послышалось чириканье птиц. И, показалось ему, даже солнце стало припекать больше, хотя уж солнцем-то моторола никак управлять не мог. Дон увидел красивые старые здания, увидел родное в темных прожилках небо, людей перед площадью, со стыдом на него глядящих…

– Это всё, – сказал он себе. – Это всё. С самого начала надо было против моторолы искать оружие. Это всё.

Он повернулся и пошел вон с площади, что-то непонятное бормоча. К нему приблизился Валерио, сказал:

– Слушай-ка, Дон!

– Я знаю, Лери, знаю, но все потом.

– Слушай-ка, – повторил тот. – Дальше так нельзя. Это бессмысленно. Уйдут от тебя люди.

– От меня? – Дон тупо посмотрел на Валерио. – Это я ухожу, сынок. Мой Кублах рядом. Мне осталось только попрощаться. Со мной всё. Ты не понял?

– Не гляди на меня так.

– У меня что, страдальческие глаза?

– Мы что-то не то делаем. Это бессмысленно. Это не наш уровень. Это все равно что бороться против законов природы. А против законов природы никто не борется.

– Даже если они унижают?

– Даже если они унижают. Ты уйдешь и оставишь после себя воспоминание об этом дурацком цирке… Тут любой откажется от борьбы.

– Почему бы тебе не «вернуться», Лери?

– Мне некуда «возвращаться». У меня всегда такое чувство – знаешь? – словно это тело никому не принадлежало.

– И кстати, – скучным голосом сказал Дон, – что у тебя с поисками «домика»? Ты что-нибудь накопал?

Не дожидаясь ответа, он отодвинул Лери плечом и ушел.

И Валерио смотрел ему вслед.

Глава 18. После штурма

Впоследствии, когда вся эта эпопея с моторолой и Инсталляцией благополучно закончилась (поверьте, так оно и случилось, правда, несколько позже, чем хотелось бы – ну а как бы вы хотели с сумасшедшим-то моторолой? Любое стремление к абсолютной власти по определению является признаком психического расстройства, любая такая власть есть сумасшествие, и любая такая власть рано или поздно кончается, иначе остается просто повеситься), так вот, когда она закончилась, этот штурм прозвали карнавальным. Только ни доны, ни камрады никогда его карнавальным не называли. Они говорили «до этого издевательства» или «после этого издевательства», иногда они еще говорили «это когда нашему/ихнему Психу морду набили», но вообще-то и те и другие старались свое позорище вспоминать пореже. И уж тем более названий событию не придумывали, вот еще!

Наступило что-то вроде до зубов вооруженного перемирия, а это, согласитесь, немножко лучше, чем просто вооруженное противостояние, осложненное террором остальных граждан, хотя тоже не сахар. Террор несколько поутих – он продолжался, но вяло и куда менее постоянно. Пучеры воспрянули и стали организовывать отряды сопротивления. Камрады время от времени эти отряды уничтожали, но действовали без прежней слаженности и фанатичной жестокости.

Дело в том, что Фальцетти, опозоренный поединком, рухнул. Он, если так можно выразиться о сумасшедшем, сошел с ума и ушел в депрессивную стадию маниакально-депрессивного психоза. Стал подумывать о самоубийстве, но чтобы не просто так, а сразу со всем миром, а вот с этим возникали проблемы. Он уединился в своем ЦТД, допуская к себе только ублюдка и, разумеется, моторолу. Долго с каждым из них что-то обстоятельно обсуждал, то и дело начинал что-то изобретать – такое, чтоб весь мир вместе с собой забрать, – однако, обуреваемый депрессией, каждый раз бросал начатое и снова впадал в тоску. В общем, ничего интересного.

Но как только он устранился от дел, среди камрадов стало обнаруживаться некоторое смятение. Не то чтобы они так уж любили своего Психа, совсем даже наоборот было, но без него все разладилось. Не было у них того сержанта, который в час гибели гранд-капитана взял бы на себя все тяжеленное бремя его власти и сказал бы, что, мол, ребята, вперед. Уж слишком подозрительным был этот Фальцетти и любой намек на поползновение на свою власть пресекал с жестокостью просто маниакальной. Уточним для медицины, депрессивно-маниакальной. И вообще, просто до безумия мстительный он был человек. Вот у Фальцетти и не осталось никого, чтобы принять бразды.

И теперь камрады его просто возненавидели – мало того что псих, так еще и слабак, так еще и предатель вдобавок, чтоб в такой момент взять всех и бросить.

Возненавидели они также и моторолу. Раньше они к нему никак не относились, даже скорей тепло, потому что Дон с его Братством именно против моторолы и строили свои козни. Теперь же, после того как он их предал, причем таким издевательским, таким насмешливым образом, он мигом из друга превратился во врага номер один. Именно так – с маленькой буквочки, потому что мало ли что может случиться в будущем. Они на него втайне надеялись (ну, подумаешь, оскорбил, не впервой ведь), но пока ненавидели. Словом, ненавидели они всех, даже безучастных стопарижан, потому что в каждом из них они по привычке видели пучера, которых тоже следовало ненавидеть и по мере возможности истреблять. А ненавидеть всех – это очень неуютное чувство, что-то типа острого комплекса неполноценности, с которым, опять же, следует к психиатру.

Поэтому подавленность царила в среде камрадов.

Ненамного лучше обстояли дела и в Братстве. Шансы переиграть моторолу или хотя бы избавить город от банды Фальцетти упали почти к нулю, люди стали разбегаться. Оставшиеся кузены просто зверели, но ничего путного предложить не могли. Ходили они теперь по всему городу свободно, но только группами и только вооруженными, при встречах с камрадами злобно ощеривались, однако