— Да, мэм, сгорел он. Солдаты вытащили его из-поднавеса на задний двор, подожгли и все кричали: «Во какой у нас костер — самыйбольшой во всей Джорджии!» Урожай хлопка за три года — сто пятьдесят тысячдолларов, — все спалили одним махом!

— Светло было как днем. Даже здесь, наверху, в комнатахтак стало светло — нитку можно было продеть в иголку. Мы страсть как боялись,что и дом загорится. И когда в окнах-то засветилось, мисс Эллин села на постелии громко-громко крикнула — раз и потом другой: «Филипп! Филипп!» Я такого имениотродясь не слыхала, но только это было чье-то имя и она, значит, звалакого-то.

Мамушка, окаменев, приросла к месту. Она сверлила глазамиДилси, а Скарлетт молча закрыла лицо руками. Кто такой этот Филипп, какоеотношение имел он к Эллин, почему призывала она его в свой смертный час?

Долгий путь от Атланты до Тары, который должен был привестиее в объятия Эллин, пришел к концу, и перед Скарлетт воздвиглась глухая стена.Никогда уже больше не уснет она безмятежно, как ребенок, под отчим кровом,окруженная любовью и заботами Эллин, ощущая их на себе, словно мягкое пуховоеодеяло. Не было больше тихой пристани, и все казалось ненадежным и непрочным. Ине было пути ни назад, ни в сторону — тупик, глухая стена. И ношу свою она немогла переложить на чьи-то другие плечи. Отец стар и не в себе от горя; сестрыбольны; Мелани чуть жива; дети беспомощны, а кучка негров взирает на нее с детскойдоверчивостью, ходит за ней по пятам, твердо зная, что старшая дочь Эллин будетдля всех столь же надежным оплотом, каким была ее мать.

За окном всходила луна, и в ее тусклом свете перед взоромСкарлетт, подобная обескровленном телу (ее собственному, медленно кровоточащемутелу), лежала обезлюдевшая, выжженная, разоренная земля. Вот он, конец пути:старость, болезни, голодные рты, беспомощные руки, цепляющиеся за ее подол. Иона, Скарлетт О’Хара Гамильтон, вдова девятнадцати лет от роду, одна, одна с малюткой-сыном.

Так что же ей теперь делать? Конечно, тетушка Питти и Бэррыв Мейконе могут взять к себе Мелани с младенцем. Если сестры поправятся, родныеЭллин должны будут — пусть даже им это не очень по душе — позаботиться о них. Аона и Джералд могут обратиться за помощью к дядюшкам Джеймсу и Эндрю.

Скарлетт поглядела на два исхудалых тела, разметавшиеся напотемневших от пролитой воды простынях. Она не испытывала любви к Сьюлин исейчас внезапно поняла это с полной отчетливостью. Да, она никогда ее не любила.Не так уж сильно привязана она и к Кэррин — все слабые существа не вызывали вней симпатии. Но они одной с ней плоти и крови, они частица Тары. Нет, не можетона допустить, чтобы они жили у тетушек, на положении бедных родственниц. Чтобыкто-то из О’Хара жил у кого-то из милости, на чужих хлебах! Нет, этому небывать!

Так неужели нет выхода из этого тупика? Ее усталый мозготказывался соображать. Она медленно, словно воздух был плотным, как вода,подняла руки и поднесла их к вискам. Потом взяла тыквенную бутыль,установленную между стаканами и пузырьками, и заглянула в нее. На днеоставалось еще немного виски — при этом тусклом свете невозможно было понятьсколько. Странно, что резкий запах виски уже не вызывал в ней отвращения. Онасделала несколько медленных глотков, но виски на этот раз не обожгло ей горло —просто тепло разлилось по всему телу, погружая его в оцепенение.

Она положила на стол пустую бутылку и поглядела вокруг. Всеэто сон: душная, тускло освещенная комната; два тощих тела на кровати; Мамушка— огромное, бесформенное нечто, примостившееся возле; Дилси — неподвижноебронзовое изваяние с розовым комочком, уснувшим у ее темной груди… Все это сон,и когда она проснется, из кухни потянет жареным беконом, за окнами прозвучатгортанные голоса негров, заскрипят колеса выезжающих в поле повозок, а рукаЭллин мягко, но настойчиво тронет ее за плечо.

А потом она увидела, что лежит у себя в комнате, на своейкровати, в окно льется слабый свет луны и Мамушка с Дилси раздевают ее. Онабыла уже избавлена от мук, причиняемых тугим корсетом, и могла легко и свободнодышать всей грудью. Она чувствовала, как с нее осторожно стягивают чулки,слышала невнятное, успокаивающее бормотание Мамушки, обмывавшей ее натруженныеступни… Как прохладна вода, как хорошо лежать здесь, на мягкой постели, ичувствовать себя ребенком! Она глубоко вздохнула и закрыла глаза… Пролетелокакое-то мгновение, а быть может, вечность, и она уже была одна, и в комнатестало светлее, и луна заливала сиянием ее постель.

Она не понимала, что сильно захмелела — захмелела отусталости и от виски. Ей казалось просто, что она как бы отделилась от своегоизмученного тела и парит где-то высоко над ним, где нет ни страданий, ниусталости, и голова у нее необычайно светла, и мозг работает со сверхъестественнойясностью.

Она теперь смотрела на мир новыми глазами, ибо где-то недолгом и трудном пути к родному дому она оставила позади свою юность. Ее душауже не была податливой, как глина, восприимчивой к любому новому впечатлению.Она затвердела — это произошло в какую-то неведомую секунду этих бесконечных,как вечность, суток. Сегодня ночью в последний раз кто-то обходился с нею как сребенком. Юность осталась позади, она стала женщиной.

Нет, она не может и не станет обращаться ни к братьямДжералда, ни к родственникам Эллин. О’Хара не принимают подаяний. О’Хара умеютсами позаботиться о себе. Ее ноша — это ее ноша и, значит, должна быть ей поплечу. Глядя на себя откуда-то сверху и словно бы со стороны, она без малейшегоудивления подумала, что теперь ее плечи выдержат все, раз они выдержали самоестрашное. Она не покинет Тару. И не только потому, что эти акры красной землипринадлежат ей, а потому, что она сама — всего лишь их частица. Она, подобнохлопку, корнями вросла в эту красную, как кровь, почву и питалась ее соками.Она останется в поместье и найдет способ сохранить его и позаботиться об отце,и о сестрах, и о Мелани, и о сыне Эшли, и о неграх. Завтра…

Oх, это завтра. Завтра она наденет на шею ярмо. Завтрастолько всего нужно будет сделать. Нужно пойти в Двенадцать Дубов и в усадьбуМакинтошей и поискать, не осталось ли чего-нибудь в огородах, а потом поглядетьпо заболоченным местам у реки, не бродят ли там разбежавшиеся свиньи и куры. Инужно поехать в Джонсборо и Лавджой, отвезти мамины драгоценности — может, тамостался кто-нибудь, у кого удастся выменять их на продукты. Завтра… завтра —все медленнее отсчитывало у нее в мозгу, словно в часах, у которых завод наисходе; но необычайная ясность внутреннего зрения оставалась.

И неожиданно ей отчетливо припомнились все семейные истории,которые она столько раз слушала в детстве — слушала нетерпеливо, скучая и непонимая до конца. О том, как Джералд, не имея ни гроша за душой, сталвладельцем Тары; как Эллин оправилась от таинственного удара судьбы; какдедушка Робийяр сумел пережить крушение наполеоновской империи и зановоразбогател на плодородных землях Джорджии; как прадедушка Прюдом создалнебольшое королевство, проникнув в непролазные джунгли на Гаити, все потерял ивернул себе почет и славу в Саванне; о бесчисленных безымянных Скарлетт,сражавшихся бок о бок с ирландскими инсургентами за свободную Ирландию ивздернутых за свои старания на виселицу, и о молодых и старых О’Хара, сложившихголову в битве на реке Бойн, защищая до конца то, что они считали своим поправу.