Скарлетт неожиданно рассмеялась. Должно быть, нервы у неесовсем развинтились, если скрип колодезного ворота, знакомый ей с младенческихлет, мог так ее напугать. Дилси внимательно на нее поглядела. Ничто неотразилось на ее спокойном, исполненном достоинства лице, но Скарлеттпочувствовала, что Дилси все поняла. Скарлетт снова откинулась на спинку стула.Надо бы хоть расшнуровать корсет, расстегнуть воротник, который душил ее,вытряхнуть из туфель песок и камешки, от которых горели ноги.

Неспешно поскрипывал ворот, обвиваясь веревкой и с каждымоборотом все выше поднимая ведерко с водой. Скоро она придет сюда — та, чтовынянчила и Эллин, и ее. Скарлетт сидела молча, словно бы отрешившись на миг отвсего, а младенец, насытившись молоком, потерял полюбившийся ему сосок изахныкал. Дилси, такая же молчаливая, как Скарлетт, снова приложила младенца кгруди, тихонько его покачивая. Скарлетт прислушивалась к медленному шарканьюМамушкиных ног на заднем дворе. Как недвижен и тих воздух ночи! Малейший звукгромом отдавался в ушах.

Лестница в холле, казалось, заходила ходуном под тяжестьюгрузного тела, когда Мамушка со своей ношей стала подниматься наверх. И вот онапоявилась в дверях: две деревянные бадейки, полные воды, оттягивали ей плечи,доброе темное лицо было печально — недоуменно-печально, как лицо староймартышки.

При виде Скарлетт глаза ее засветились радостью, белые зубыблеснули в улыбке, она поставила бадейки, и Скарлетт, вскочив, бросилась к нейи припала головой к широкой, мягкой груди, к которой в поисках утешенияприпадало столько голов — и черных и белых. «Вот то немногое надежное, чтоосталось от прежней жизни, что не изменилось», — пронеслось у Скарлетт вголове. Но первые же слова Мамушки развеяли эту иллюзию.

— Наша доченька воротилась домой! Ох, мисс Скарлетт,опустили мы мисс Эллин в могилку, и как теперь жить-то будем, ума не приложу!Ох, мисс Скарлетт, одного хочу — поскорее лечь рядом с мисс Эллин! Куда ж я безнее! Только горе да беда кругом. Знай одно — свою ношу нести…

Скарлетт стояла, припав головой к Мамушкиной груди;последние слова Мамушки поразили ее слух: «Знай одно — свою ношу нести». Именноэти слова монотонно стучали у нее в мозгу весь вечер, сводя ее с ума. И сейчасу нее захолонуло сердце, когда она вспомнила, откуда они:

Еще день, еще два свою ношу нести

И не ждать ниоткуда подмоги.

Еще шаг, еще шаг по дорогам брести…

«И не ждать ниоткуда подмоги…» — эта строчка всплыла теперьв усталой памяти. Неужели ее ноша никогда не станет легче? И возвращение домой— это не благословенное утоление всех печалей, а еще новый груз ей на плечи?Она выскользнула из объятий Мамушки и погладила ее по морщинистой щеке.

— Ласточка моя, что с вашими ручками! — Мамушкавзяла ее маленькие, натруженные, все в волдырях и ссадинах руки и глядела наних с ужасом и осуждением. — Мисс Скарлетт, уж я ли не говорила вам, я ливам не говорила, что настоящую леди всегда можно узнать по рукам… А личико-то увас совсем потемнело от загара!

Бедная Мамушка, ей все еще бередят душу эти пустяки, хотянад головой ее прогремела война и она смотрела в глаза смерти! Того и гляди,она, пожалуй, скажет, что молодой даме с волдырями на пальцах и веснушками наносу никогда не заполучить жениха! Скарлетт поспешила ее опередить:

— Мамушка, расскажи мне про маму. Я не могу слышать,как о ней рассказывает папа.

Слезы брызнули из глаз Мамушки; она наклонилась и поднялабадейки с водой. Молча поставила их возле кровати, откинула простыню и началастаскивать ночные рубашки с Кэррин и Сьюлин. Скарлетт смотрела на своих сестерв тусклом, мерцающем свете ночника и видела, что рубашка у Кэррин, хотя ичистая, но уже превратилась в лохмотья, а на Сьюлин — старый пеньюар изнебеленого полотна, пышно отделанный ирландским кружевом. Мамушка, молча роняяслезы, обтирала мокрой губкой исхудалые девичьи тела, а вместо полотенцапускала в ход обрывок старого передника.

— Мисс Скарлетт, это все Слэттери, эта никудышная, жалкаябелая голытьба, дрянные, подлые людишки! Это они сгубили мисс Эллин. Уж сколькоя ей толковала, сколько толковала — нечего с ними связываться, одно зло от них,да уж больно она добрая была, никому не могла отказать в помощи.

— Слэттери? — с недоумением переспросилаСкарлетт. — А они здесь при чем?

— На них там напала эта самая хворь. — Мамушкапоказала тряпкой, с которой стекала вода, на обнаженные тела сестер. —Эмми, старшая дочка мисс Слэттери, слегла, и мисс Слэттери принеслась какугорелая сюда, за мисс Эллин. Она ж всегда этак, случись у них чего. Почему быей самой-то не повозиться со своими? Мисс Эллин и так еле на ногах держалась. Авсе ж таки пошла туда и ухаживала за Эмми. А сама-то она уже тогда больна была.Ваша мама, мисс Скарлетт, уже давно была больна. Есть-то почитай что нечегобыло, что ни вырастим — все забирали для солдат. А мисс Эллин ела как птичка. Иуж сколько я ей ни толковала, сколько ни толковала — бросьте вы возиться с этойбелой голытьбой, да разве она меня слушала. А когда Эмми пошла вроде напоправку, слегла мисс Кэррин. Да, мэм, тиф пошел дальше и пришел сюда, и миссКэррин слегла, а за ней и мисс Сьюлин. Ну, тут мисс Эллин принялась выхаживатьих.

За рекой — янки, кругом стрельба, негры с полей что ни деньбегут, и никто не знает, что с нами будет. Я думала — ума решусь. А мисс Эллин— ну хоть бы что, такая ж, как всегда. Только о дочках очень тревожилась, чтонету у нас ни лекарств, ничего. И как-то раз — мы в ту ночь почитай что раздесять обтирали их, бедняжек, — она и говорит мне: «Мамушка, я бы, —говорит, — продала бы, кажется, душу дьяволу за кусочек льда, чтобыположить на лоб моим дочкам».

Она сюда никого не пускала — ни мистера Джералда, ни Розу,ни Тину, никого, только меня, потому как я-то тифом раньше переболела. А потомон свалил и ее, и я сразу увидала, мисс Скарлетт, что тут уж ничем не поможешь.

Мамушка выпрямилась и вытерла фартуком слезы.

— Ее сразу скрутило, и даже этот добряк — доктор-янки —ничего поделать не мог. Она, мисс Скарлетт, не понимала ничего. Я, бывало,кличу ее, кличу, говорю с ней, а она даже и не узнает своей Мамушки.

— А про меня.., она вспоминала? Звала меня?

— Нет, ласточка. Она думала, что она опять в Саванне,опять девочка еще. И не звала никого.

Дилси пошевелилась и опустила уснувшего ребенка себе наколени.

— Нет. Она звала, мэм. Одного человека звала.

— Цыц ты! Заткни свою краснокожую пасть! —Мамушка, дрожа от возмущения, повернулась к Дилси.

— Тише, Мамушка, тише! Кого она звала, Дилси? Папу?

— Нет, мэм. Не вашего папеньку. Это было в ту ночь,когда жгли хлопок…

— Так хлопок сожгли? Весь?.. Что ты молчишь?